Во время швыряния друг в друга грязью я был превосходной мишенью, поскольку не мог увернуться или преследовать нападающего. Я легко мог отказаться от участия в этих драках; достаточно было лишь запросить пощады и оставить победу за ними. Но если бы я так поступил, то не мог бы считаться равным им. Я бы навсегда остался сторонним наблюдателем, и ко мне относились бы, как к девчонкам.

Я не осознавал, какими соображениями руководствуюсь в своих действиях, и не понимал, что именно стремление добиться полноправия вынуждает меня поступать так, а не иначе. Я действовал из неясных побуждений, которые не мог себе объяснить. Так, когда передо мной возникал мальчишка, решивший во что бы то ни стало забросать меня грязью, я полз прямо на него, не обращая внимания на летевшие в меня комья, и в конце концов, когда я подползал совсем близко и готов был схватиться с ним, он поворачивался и удирал.

Так же обстояло дело и в драках на палках. Я сразу бросался в бой, принимая на себя удары, потому что только так мог заслужить уважение, которое дети испытывают по отношению к победителям в подобных играх.

Умение плавать в глазах детей было высочайшим достижением, и обычно, если ты просто мог лечь на воду лицом вниз и двигаться, перебирая руками по дну, уже считалось, что ты умеешь плавать. Но я хотел научиться плавать в глубокой воде, а поскольку другие ребята редко ходили на озеро, я начал ездить туда один.

Оставив кресло наверху у акаций, я карабкался вниз по поросшим травой террасам и, добравшись до берега, скидывал одежду и полз по камням и илу к песку. Тут я мог сесть в воду, которая достигала мне до груди.

В статье в «Приятелях» ничего не было сказано о том, как сгибать руки и выбрасывать их вперед, чтобы вода не оказывала им сопротивления. Изучив рисунки, я решил, что нужно просто двигать выпрямленными руками вниз и вверх.

Я уже мог держаться на воде, с силой колотя руками, но при этом оставаясь на месте, и лишь на второй год, обсудив этот вопрос с другим бродягой, присевшим возле наших ворот, я узнал, какие действия нужно совершать руками, чтобы плавать по-настоящему.

После этого с каждым разом у меня получалось все лучше и лучше, и наконец наступил тот день, когда я счел, что могу доплыть куда угодно. Я решил испытать себя над «ямами».

Был жаркий летний вечер, и цвет воды в озере почти не отличался от синевы неба. Я сидел на берегу голый, наблюдая за тем, как вдалеке на воде покачиваются черные лебеди, то приподнимаясь, то опускаясь на легких волнах, и спорил с Другим Мальчиком, который убеждал меня вернуться домой.

«Ты уже проплыл не меньше ста ярдов вдоль берега, – говорил он. – Никто в школе так не умеет».

Но я упрямо отказывался слушать его, пока он не сказал: «Посмотри, как тут одиноко».

Одиночество пугало меня. Вокруг озера не росли деревья. Оно было открыто небу, и над ним всегда стояла тишина. Иногда кричал лебедь, но это был печальный крик, который лишь подчеркивал уединение озера.

Через некоторое время я заполз в воду и, загребая руками, чтобы держаться прямо, продолжал двигаться вперед, пока не добрался до края обрыва в темную, холодную синеву. Я остановился там, двигая руками и глядя вниз, в прозрачную воду; в глубине на крутых склонах подводной террасы виднелись длинные, извивающиеся, словно змеи, белесые стебли водорослей.

Я посмотрел на небо. У меня над головой оно казалось необычайно огромным: пустой купол неба над синей водой. Ощущение, что я совсем один в целом мире, внушало мне страх.

Подождав немного, я вздохнул и бросился в «яму». На секунду к моим повисшим ногам прилипли водоросли, потом они соскользнули, и я поплыл по воде, которая простиралась подо мной вниз до бесконечности.

Мне хотелось повернуть назад, но я упорствовал, двигая руками в медленном ритме и постоянно повторяя про себя: «Не бойся, не бойся, не бойся».

Я постепенно развернулся и, снова оказавшись лицом к берегу и увидев, как далеко я заплыл, на мгновение испугался и начал беспорядочно молотить по воде руками, но внутренний голос продолжал призывать меня не поддаваться страху; я взял себя в руки и снова медленно поплыл.

Я выбрался на берег, чувствуя себя исследователем, вернувшимся домой из долгого, полного лишений путешествия. Озеро уже не казалось мне страшным, пустынным местом, теперь оно превратилось в чудесный зеленый уголок, освещенный солнцем. Я стал одеваться, насвистывая.

Я умею плавать!

Наши ворота располагались в тени огромных красных эвкалиптов. Под ними на усеянной листьями, сучьями и ветками земле виднелись следы кострищ. Проходившие по дороге бродяги-свагмены[6] часто останавливались тут передохнуть, сбросив с плеч дорожные мешки, или окидывали оценивающим взглядом дом и дровяник, прежде чем зайти и попросить еды.

Бродяги, не раз проходившие мимо нашего дома, хорошо знали мою мать. Она всегда давала им хлеба, мяса и чаю и не просила в обмен на это наколоть дров.

Отец сам много путешествовал по Квинсленду и хорошо знал обычаи свагменов. Он называл их «путешественниками». Бородачей, предпочитавших буш, он звал «лесными птицами», а тех, кто приходил с равнин, – «полевыми птицами». Он умел отличать их друг от друга и всегда безошибочно определял, если у них деньги или нет.

Если свагмен разбивал лагерь у наших ворот на ночь, отец всегда говорил, что у него ни гроша за душой.

– Будь у него деньги, он засел бы в пабе, – говорил он мне.

Он часто наблюдал из конюшни, как они идут к нашей двери с походными котелками в руках, и если они сжимали в руках крышку и не отдавали ее матери, он улыбался и говорил: «Этот бывалый».

Я спросил его, что означает их упорное нежелание отдать матери крышку вместе с котелком, и он рассказал:

– Бывает, когда бродишь по дорогам, иной раз наталкиваешься на людей, которым и паршивой тряпки жалко. К таким нужен особый подход. Скажем, ты хочешь чаю и сахару, тебе это всегда нужно. Ты кладешь немного заварки на дно котелка – совсем чуть-чуть, чтобы хозяйка поняла, что чаю у тебя мало. Но ты его и не просишь. Ты просишь немного кипятку, чтобы заварить чай, и говоришь: «Заварка уже в котелке, хозяйка». Она берет котелок, а крышку ты оставляешь себе и говоришь, как будто тебе это только что пришло в голову: «А сахарку не найдется, хозяйка?» Так вот, идет она налить кипятку и видит: заварки-то в котелке кот наплакал, и на плевок не хватит, и тогда она добавляет еще и своей. Может, ей не очень-то и хочется это делать, да только стыдно давать человеку пойло вместо чая, вот она и подсыпает из своих запасов. Потом добавляет сахару, и у парня есть все, что надо.

– Но почему он так держится за крышку? – настаивал я.

– Понимаешь, при закрытом котелке столько чаю не получишь. А если нет крышки, то никак не скроешь, сколько тебе дали, и хозяйке стыдно смотреть тебе в глаза, если котелок не полный.