Все подходило к своему естественному благополучному завершению, как вдруг из-под кровати Алены послышался непонятный звук, представляющий собой нечто среднее между хрюканьем матерого борова и приглушенным грохотом гусеничного трактора, проползающего по щебеночной дороге.

Маметкулов, который уже был на пороге комнаты, обернулся. Его длинное холеное лицо еще больше вытянулось.

– Эт-та еще что такое? – медленно проговорил он, и тут звук повторился.

Вероятно, отец Велимир, во время всего разговора Алены и Маметкула лежавший на боку, перевернулся на спину, и это положение тела изрядно способствовало качественному изменению звучности дыхания.

– Ничего, – поспешила вмешаться Алена, – не знаю что…

Звук повторился снова, на этот раз с угрожающими обертонами и совершенно зубодробительными децибелами.

– Наверно, свинья забралась, – пролепетала Алена, – у меня было такое… соседский поросенок Борька из свинарника сбежал и прошмыгнул в открытую дверь… они его искали-искали, а он здесь спит.

– Ну-ка, Василий, посмотри, что там за свинья пригрелась, – резко приказал Маметкулов, не глядя на Алену. – Да осторожнее, а то как бы не навешала тебе эта свинья, как вчера та парочка.

– Я сама! – Алена вскочила с кровати, не обращая внимания на то, что сорочка сползла с плеч, а Василий выпучил глаза. – Нечего в моем доме всем кому ни попадя рыться!

Маметкул шагнул с порога, ослепительно улыбнулся, а потом внезапно ударил ее по лицу наотмашь так, что Алена упала на кровать.

– Василий, посмотри! – резко повторил он.

Василий заглянул, потом охнул и начал медленно вытаскивать оттуда все так же мирно храпящего Фокина.

– Это один из тех двоих, – пробормотал он, заглянув в лицо безмятежному Афанасию. – Кто это его так размалевал… сразу и не узнаешь.

– Маскировка, – многозначительно вставил толстый.

– Ничего себе Борька, – проговорил Маметкулов, носком туфли поддев руку спящего. – Да тут целый Борис, а если еще и приодеть соответственно, то и Николаевич! Василий, это точно он?

– Да уж куда точнее, – сказал Василий, – он вчера меня куда-то под откос так швырнул, что я имя свое чуть не забыл. Здоровый, черт.

– Да уж, – сказал Маметкулов, рассматривая лежащего перед ним Фокина, – это верно. Если этакая туша еще и встанет, да ручками-ножками помахает, то в самом деле мать родная не признает. Ну, Алена, как с тобой будем решать вопрос?

Сидящая на кровати женщина заплакала.

– Ладно, потом с тобой поговорю, – сказал Маметкул спокойным, холодным тоном, не сулящим Алене ничего хорошего к тому моменту, когда это обещанное «потом» настанет. – Василий, Пельмень, – повернулся он к все это время бездействовавшему и в основном молчавшему толстяку, – растолкайте этого Рэмбо щукинского разлива.

– С ним же еще второй был, – пробасил Василий и машинально пощупал кнопочку попорченного носа, который накануне разбил ему Свиридов. – Он еще хуже этого.

…Фокина тормошили по меньшей мере пять минут. Колотили по щекам, пинали ногами, обливали холодной водой. Наконец, к радости уже изрядно пропотевших Василия и Пельменя, на багровой физиономии, разукрашенной медикаментозной радугой, проклюнулся совершенно мутный бессмысленный глаз. Пока один.

– Шы-ы-ы-ы… – вытолкнули непослушные губы.

– Чего это он?.. Тьфу, ну и несет от него, – отмахнулся Василий.

– Шы-ы-ы-ы… шыто за черррт?

– Ага, проснулся, сука, – сказал Василий и с размаху зарядил ногой прямо под фокинские ребра.

– Где второй? – хмуро спросил Маметкул.

– А-а?

– Где второй шакал, твой дружок, бля?! – заорал Маметкул и с размаху врезал Фокину в бок. Тот болезненно скривился и пробормотал:

– А, Влад, что ли? М-м-м… зарядку делает. Он клялся, что в деревне… ы-ы… каждое утро будет делать зарядку.

– А ты что не делаешь, сука? Вчера зарядился? А что ты тут с моей бабой делаешь?

Фокин наконец-то начал приходить в себя. Он преглупо ухмыльнулся, икнул, а потом ответил так добродушно и искренне, словно вел душеспасительную беседу с родным отцом:

– Ну как что, братец… неужели непонятно, что можно делать с этой женщиной? М-м-м… молитвы читали. Я же рукоположен в сан священника, сын мой. Вчера была вечерня, а сейчас вот я настраивался на заутреню.

– А отходную молитву ты не собирался читать? – рявкнул взбешенный Маметкулов и выхватил пистолет. – Говори, где твой второй ублюдок?

– Ну, это не скажешь… это нужно проводить, аки Моисей по пустыне, – продолжал бестолково бормотать Фокин. – Могу показать, только прежде я должен надеть штаны. А то, знаете ли, как-то несолидно.

– И так хорош! – процедил Маметкул и ткнул его пистолетом. – Пшел, придурок!!

Полусонного отца Велимира в одних подштанниках проконвоировали до ворот дома его деда, где он с мудрым видом почесал взъерошенную голову и сказал:

– Ну вот… кажется, пришли.

– Пельмень, держи этого под прицелом, – приказал Маметкул. – Василий и вы двое, – кивнул он двум парням с автоматами, которые незадолго до этого вынырнули из «Опель-Фронтеры», – за мной.

На дворе их встретил захлебывающийся лай жирного отродья с обвислой декадентской мордой – того самого, что встречал «запор» Константина Макарыча, привезшего дорогих гостей. Василий выстрелил в отвратительного пса два раза, но, кажется, не попал, а Маметкулов одним ударом выбил дверь и тут же наткнулся на неподвижное тело старичка лет семидесяти – семидесяти пяти. Он выводил носом заливистые трели, нежно прижав к себе поломанную балалайку с одной струной.

– Нет, не этот, – машинально доложил Василий.

– Сам вижу, идиот, – проговорил Маметкул, – так… вы двое – на первый этаж, Василь – на второй, а я за вами.

– Э-эх, – крякнул Василий и, сжав рукоять пистолета, легко взбежал по скрипучей деревянной лестнице.

– Брать желательно живым, – предупредил Маметкул, застывая в дверях со «стволом» наперевес.

В его мозгу копошились мысли одна другой пакостней: что-то не похоже, чтобы те люди, что так легко разделались с четверкой его подготовленных бойцов, теперь попались как кролики в силок, да еще в совершенно невменяемом состоянии. И, несмотря на то, что все объективные причины допускали именно такое развитие событий, врожденная подозрительность не желала отпускать, не позволяла расслабиться ни на минуту.

С первого этажа донеслось несколько глухих автоматных очередей, но Маметкул даже не тронулся с места: он знал, что таким образом его люди «прощупывают» самые укромные места, куда спрятаться может разве что только кошка или собака. Или свинья, усмехнулся он, вспомнив курьез в Аленином доме. Быстро она спелась с этим… Кулаки горячего Маметкула невольно сжались, и ему невыносимо, до какого-то необоримого и свербящего зуда в мозгу, захотелось пойти и пристрелить этого верзилу в семейных трусах, корчащего из себя священника. На Алену Маметкулу было начхать, просто он не любил, когда другие покушались на то, что он считал своей нераздельной собственностью.