— Действительно.

— И вдруг все чудесным образом меняется. Подозрения снимаются подчистую. Его фирмочки, которые никому не были там нужны, вдруг начинают заключать контракты, для которых, прежде всего, нужна солидная репутация или серьезные поручители. Наш сведущий товарищ Альмезов в своем досье пишет: создавалось впечатление, будто двери перед ними кто-то благожелательно распахивал.

Немец помолчал, якобы обдумывая услышанное.

— Если я тебя правильно понял, ты думаешь…

— А давай на минуту допустим одну простую вещь.

— Какую?

— Что жена господина Сухоцкого все-таки была убита. Например, ну… Отравлена.

— А прикончил ее…

— Вот именно. Хотя в данном случае причина ее смерти особого значения не имеет. Главное — есть событие, к которому можно прицепиться, и человек, которого к этому событию привязать. А остальное дело техники. Жесткий прессинг, конкретная работа с фигурантом, где кнут сменяет пряник — и очень скоро клиент верит в то, чего может быть и не было. Он в панике, и тут появляется некто, кто говорит, что у него два выхода — тюрьма или сотрудничество. Все это азбука спецслужб, банальная схема, по которой работает весь мир — мы закрываем глаза на твои шалости, но ты начинаешь работать на нас. Мы не только все прощаем, но и помогаем тебе.

— Погоди, а зачем же они тогда его арестовывали?

— Для правдоподобия. Чтобы не возникло впечатления, будто началась охота лично на Всеволода Андреевича Абрамова. Причем началась с помощью того же Сухоцкого. Он воспользовался безграничным самомнением господина Абрамова, считавшего себя великим предпринимателем, и подставил его, специально напутав что-то с налогами. Дело возбудили, но быстро спустили на тормозах. Только вовсе не забыли. Его просто отложили. Видишь ли, друг мой, уголовное дело — это такая хитрая штука, которую можно в любой нужный момент вызвать к жизни. Оно как пузырь воздуха на дне болота. Вдруг или в нужный кому-то момент вырывается на поверхность и лопается. Вот дело против Всеволода Андреевича Абрамова и всплыло сегодня. По воле господина, именуемого в ЦРУ «Безумным изобретателем»…

Ледников опять остановился перед Сухоц-ким.

— Ну, что скажете, Руслан Несторович? Не желаете что-то добавить, уточнить?

— А что именно вас интересует? — неожиданно спокойно спросил Сухоцкий. — Хотя я могу и сам догадаться. Вы хотите знать, имею ли я отношение к убийству госпожи Разумовской? Вы же прибыли сюда для этого? Найти и покарать. Для юриста, каковым вы являетесь, желание странное — быть и следователем, и судьей, и экзекутором…

— Зато я не юрист, — насмешливо сообщил Немец. — И мои представления о преступлении и наказании не укладываются в рамки законности. Они — шире. Причем значительно шире.

— Ах да, господин Иноземцев, вы же русский. Из тех, кто слишком широк и кого Достоевский с удовольствием бы сузил…

— Не отвлекайтесь, Сухоцкий, — строго прервал его Ледников, как это делал сотни раз, будучи следователем.

— Ну, пожалуйста, — не стал обижаться Сухоцкий. — Все было примерно так, как вы описали, но и не так. Дьявол, как известно, кроется в деталях… Так вот. Всеволод Андреевич Абрамов был не только моим учителем, покровителем, но и, если хотите, идеалом и идолом одновременно. Образцом для подражания. Мне нравилось в нем все. В том числе и жена…

Женя выпрямилась в кресле и с недоумением уставилась на Сухоцкого. Тот печально улыбнулся ей в ответ.

— Это была изумительная женщина, волнующая… Особенно, надо признать, на фоне моей собственной супруги. Но это была не любовь, это было восхищение, которое потом переросло в тягостный неотступный вопрос: почему одному человеку все, а тебе ничего? Этот вопрос поселился во мне и стал жрать меня изнутри, меняя мое отношение к идолу. И смерть его жены ничего уже не изменила. В Америку я уехал в том числе и потому, что хотел сбросить с себя это завистливое наваждение, которое разрушало меня… В России я был обречен быть всегда у него на подхвате, а в Америке у меня появлялись шансы.

Сухоцкий помолчал.

— И я был прав. Бизнесмен из меня вьттттел покруче… Всеволод Андреевич был слишком самонадеян, порывист и обременен чудовищными обязательствами перед страной, «Импульсом» и тамошними гениями, которые привыкли жить за пазухой у государства и удовлетворять за его счет свое научное любопытство. Да, и тут возникло новое обстоятельство. Евгения Всеволодовна… Как-то раз с ней произошло обыкновенное чудо — гадкий неловкий утенок обратился в царевну-лебедь, очень похожую на мать… Я тогда увидел ее, она как раз кончала школу, и был просто поражен. Причем в самое сердце. Поражен еще и потому, что понимал — она для меня недостижима. Не только из-за разницы в возрасте. Между нами стоял ее отец — Всеволод Андреевич Абрамов, к тому времени уже министр. Он никогда не позволил бы мне даже приблизиться к ней. Он — крупный государственный деятель, она царевна, а я какой-то сомнительный американский делец с неопрятной, ворчливой и толстой женой, у которой вдруг стали густеть усы, и она стараясь привести себя в порядок, стала пить какую-то гадость…

— Вы хотите сказать, что к смерти ее не причастны, а она ушла из жизни по собственной глупости?

— Вы же все знаете… Поэтому какая разница как она ушла из жизни. Главное то, что было потом… А потом… потом все было именно так или почти так, как вы описали…

— И все же… Кто с вами работал?

— Он представился мистером Доусоном… Благодаря ему, меня освободили из-под стражи, а потом и дела наших фирм пошли в гору. С нами заключали контракты, о которых раньше нельзя было и мечтать…

— Но это было еще до того, как Абрамов стал министром?

— Да.

— А ваш арест за махинации с деньгами, которые выделило американское государство? И суд потом?

— Для меня самого это был удар грома.

— Абрамов уже был министром?

— Был. Разумеется, он передал свои акции в управление своей второй жене, но…

— Но это был удар и по нему?

Сухоцкий кивнул:

— В значительной степени.

— Когда вы поняли, что контракты, которые вам предоставили, ваш арест, суд, освобождение — это все звенья одной операции, целью которой был Всеволод Андреевич Абрамов?

— В какой-то момент…

— И что вы решили делать? Сдавать своего учителя и покровителя дальше?

— Я решил жить. И увидеть, что будет дальше. К тому же Женя… Мои чувства к ней превратились уже в какое-то наваждение, каждая встреча оборачивалась мучительным восторгом…

Ледников бросил быстрый взгляд на Женю. Она слушала, прикрыв глаза.

— Видите ли, я видел, что Всеволод Андреевич стал целью каких-то серьезных игр, которые затеял Доусон. Я мог отказаться в них участвовать, но тогда меня просто уничтожили бы, а операция «министр Абрамов» все равно продолжалась бы. Участвуя же в ней, я мог все-таки чем-то помочь и ему, и Жене. Это был очень серьезный довод. Для меня.