Костика как будто тряхнуло. Вот, значит, как? Всё пофиг? И то, что товарищу плохо, будь он даже странным, но человеком. Человеком!

«Как же вы, джибобы мои, мутировали!» — орал-надрывался в Костике внутренний голос.

— Чего молчишь? — не унималась девчонка.

— Джибоб не обязан отвечать на глупые вопросы, — спокойно ответил Костик.

Его собеседница фыркнула и удалилась. Он удручённо посмотрел ей вслед.

— У меня есть жидкость для снятия лака, — раздалось рядом.

— Что? — не понял Костик.

— Она вонючая. Вместо нашатыря сойдёт?

Костик обернулся. Рядом стояла Лена и протягивала ему розоватый флакончик.

— Случайно в сумке завалялся… — как бы оправдываясь, сказала она.

Костик был несказанно рад ей.

Фрик, впрочем, уже шевелился вполне самостоятельно, а от поднесённого к самым ноздрям пузырька с убойным запахом ацетона, замотал головой, буркнул «Пррррыыы», точно ретивый конь, и вполне бодро выругался.

— Значит, жить будет, — флегматично подытожила Лена и, закрутив крышечку, убрала ядрёную химию обратно в полосатую «растаманскую» котомку.

Зуб уставился на Костика.

— Ты кто?

— Доб.

— А-аа, ну-уу, — уныло замычал парень и, кряхтя как старик, прилёг на бревно. — Посплю малёк. К шашлыкам разбудите.

Костик повертел головой в поисках Лены, чтобы поблагодарить, но увидел лишь её спину где-то вдалеке, у спуска к пещерам.

Когда он поднял с земли свой рюкзак, то заметил, что молния на кармане расстегнута. Пошарив внутри, Костик, к своему ужасу, не нащупал телефона. Он обыскал все отделения, но безрезультатно: его вещице явно приделали ноги. И особый горький комок встал в горле — не потому, что это была новенькая модель модного смартфона, и не потому, что подарок отца на день рождения… А потому, что это сделал кто-то из них. Кроме джибобов здесь никого не было.

Костик смотрел на суетящихся вокруг импровизированного застолья парней и девчонок и с грустью думал о том, что наивней вопроса «Кто стащил мой мобильник?», и быть не может.

— Ты из какого района? — рядом возник ещё один субъект лет тринадцати.

— Из Московского.

— Чем докажешь, что джибоб?

— Тем, что покидаю вас, бандерлоги, — Костик встал с бревна и накинул рюкзак на плечо, — джибобы ни к какой тусе не примыкают. Джибобы сами по себе.

— Стой! — мальчишка преградил ему путь. — Мы деньги собираем. На кассу.

— Какую ещё кассу?

— На джибобскую. Я — казначей.

— Ух ты! — в голосе Костика прозвучали нотки гнева. — И на кой же, казначей, джибобам казна?

— На нужды всякие… — гонора у парнишки явно поубавился.

— Золото партии? — наступал на него Костик, оттесняя к стоящему рядом дереву.

— Меня назначили… — неуверенно пролепетал парнишка. — Взносы…

— Запомни, гуманоид, — Костик всё напирал, пока пацан не стукнулся спиной о ствол. — Настоящий джибоб никаких взносов не сдаёт! И никто, слышишь меня, никто не может никуда джибоба НАЗНАЧИТЬ!

Костик быстро зашагал по тропинке прочь от сборища, оставив позади испуганного казначея. Но не успел он сделать и десяти шагов, как резкий знакомый голос визгливо вполз в ухо:

— Вот ты где, Костян! Свалить от меня задумал?

Супчик! Вездесущий Супчик! Как же от него отделаться — так, чтобы не обидеть? Или всё же обидеть, ведь ох как напрашивается!

— И снова здравствуй, Витёк!

— Куда намылился?

— Не намерен больше участвовать в этом бестолковом сборище.

— Это мы-то бестолковые? — взвился Супенкин. — Да мы круче всех! Тебе, салаге, крупно повезло, что ты с нами. Примазался, понимаешь!..

Костик не удержался и показал ему неприличный, но красноречивый жест. Толстяк запыхтел, выплёскивая вместе со слюной многоэтажные словесные конструкции.

— Не матерись, Супчик! — крикнул ему Костик, всё дальше и дальше уходя от него по тропинке. — Что скажет Главный, Супчик, когда услышит по своим гаджетам, что ты несёшь? А он всё слышит, Супчик! И всё-ёё видит! И уж точно всыплет тебе, Супчик, по первое число!

Вскочив в последний вагон электрички, Костик включил на часах обратный отсчёт времени. Сорок минут до города, двадцать на метро, плюс около часа на другом поезде. Если повезёт с расписанием, всего через каких-нибудь два часа он обнимет деда! Уткнётся головой в его рубашку, вдохнёт запах стружки, олифы и дёгтя! Как же он соскучился по своим старикам! И пусть только попробуют его удержать — он перечинит им всё, что есть в доме и на участке, пусть даже на это придётся потратить не только день, но и ночь, и оставшиеся майские праздники!

— Я опять пересолила? Только честно!

Антон откусил пирожок и сделал над собой усилие, чтобы не поморщиться. Начинка была не просто несъедобной — казалось, соли в ней больше, чем капусты. Однокурсница Варенька с нетерпением смотрела на него и ждала ответа, взбивая венчиком в миске что-то воздушно-белое. Её смешные кудряшки пшеничного цвета легонько пружинили над гладким лбом в такт энергичным движениям руки. Антон невольно залюбовался её румянцем и поднятыми уголками губ. Казалось, ещё мгновение — и девушка засмеётся. Удивительно, в институте она совсем другая — серьёзная, в очках, с неизменной старомодной папкой на тесёмках. А здесь, в пространстве светлой аккуратной кухни квартиры на Вознесенском проспекте, которую она снимала вместе с подругой, Варенька была иной — трогательной и забавной.

— Ответь мне, ответь! — не унималась хозяюшка.

— Ну, есть немного.

— Тогда выплюнь!

Такой диалог происходил между ними уже не в первый раз. Варенька обожала готовить. И обожала угощать сокурсников плюшками, пирожками и прочей снедью. И ещё обожала Антона. Он это чувствовал и усиленно пытался понять, как он сам к этому относится. Скорее хорошо. Такая славная девушка! Вот только стряпня…

— Уф! Мусс готов. Жаль, миксер сломался! Антошенька, тебе в какую чашку положить — в синюю или в жёлтую?

— Мне всё равно.

— Тебе не должно быть всё равно, ты же питерец!

И это тоже была её коронная фраза. Неужели все девушки из Иваново, откуда Варенька родом, считают, что настоящий питерский парень — это тот, кому не всё равно, из какой чашки есть десерт?

— Ну тогда положи в ту, из которой вкуснее.

Она улыбнулась ему, и румянец снова заиграл на её щеках. Краснела она очаровательно: как столбик термометра, поднимающийся снизу вверх по стеклянной шкале-трубке — от подбородка к линии волос на лбу. Да, Антон, конечно, не поэт, и сравнение это корявое, медицинское. Ну что уж поделаешь, он будущий врач, а не литератор, восхищается, как умеет!