Поднявшись со своего места, подошел к ним и Фрост, которого, похоже, всерьез заинтересовали результаты творческого самовыражения Марина.

Прежде чем показать картины, Марин счел необходимым сделать небольшое пояснение:

– В своих работах я отдаю предпочтение традициям чистого абстракционизма начала XX века. На мой взгляд, это направление в живописи, хотя, быть может, и не самое простое в плане восприятия, тем не менее позволяет автору наиболее адекватно выразить идею, заставившую его взяться за кисть. Названия своим работам я не даю, поскольку, как мне кажется, зритель должен воспринимать каждую из них непосредственно такой, какая она есть, а не пытаться выискивать смысл, опираясь на зачастую абсолютно ничего не значащее сочетание слов. Итак…

Марин развернул в сторону зрителей первую картину.

Фрост как истинный ценитель приложил указательный палец к подбородку и склонил голову к плечу. Малявин просто почесал затылок.

Работа была выполнена в масле. На абсолютно черном фоне было изображено несколько кривых, небрежно намалеванных белых кругов. Краска была наложена густым слоем, настолько неумело и небрежно, что если бы картина лежала горизонтально, то поверхность ее легко можно было принять за макет участка местности, расположенного где-нибудь на темной стороне Луны.

– Ну как? – нетерпеливо спросил Марин.

– Что-то мне это напоминает… – неуверенно пробормотал Малявин.

Фрост молча повел подбородком сверху вниз.

Марин быстро убрал картину с кругами и поставил на ее место другую, которая отличалась от первой только тем, что фон у нее был ярко-оранжевый, а вместо кругов были нарисованы какие-то зеленые спирали, похожие на побеги бобовых культур. Затем последовали три картины, состоящие из накладывающихся друг на друга разноцветных мазков и клякс, напоминающих увеличенные варианты карточек, которые показывает своим пациентам психиатр, предлагая угадать, что на них нарисовано.

– Это, конечно же, любительские работы, – смущенно произнес Марин, выставляя на суд зрителей очередную картину, на которой, судя по всему, был изображен пожар на солнце.

– Что-то в этом есть, – попытался подбодрить начинающего художника Фрост.

– По крайней мере, красок вы не пожалели, – сказал единственное, что пришло в голову, Малявин.

Фрост осуждающе посмотрел на напарника.

Чтобы хоть как-то сгладить неловкость от не в меру откровенного замечания коллеги, Фрост указал на мольберт и спросил:

– А здесь что?

– Эта работа пока еще не закончена, – ответил Марин. – Мне не хотелось бы показывать ее в таком виде. Но, если вы желаете…

Он подошел к мольберту и сдернул с него покров.

Если можно говорить о стиле, присущем Марину-художнику, то стоящая на мольберте картина соответствовала ему на все сто десять процентов.

Фрост подошел поближе и, наклонившись вперед, внимательно посмотрел на левый нижний угол картины.

– Это место вам особенно удалось, – сказал он художнику, указав на темно-пурпурное пятно.

Марин польщенно улыбнулся и с благодарностью наклонил голову.

– Если вы не возражаете, я хотел бы подарить вам одну из своих работ, – предложил он Фросту.

Живо представив себе, как будет выглядеть его напарник, выходящий из камеры перехода, а затем идущий по длинным коридорам Департамента с одним из ужасающих полотен Марина в руках, Малявин быстро заслонил коллегу грудью.

– Нет-нет, в другой раз… Нам еще предстоит нанести пару визитов…

Не давая возможности Фросту что-либо возразить, Малявин нажал кнопку вызова на браслете.

В ту же секунду слева от них материализовалась дверь камеры перехода.

– Ну что ж, – с явным разочарованием, но в то же время проявляя деликатность и понимание, улыбнулся Марин. – Был рад с вами познакомиться.

– А ты обратил внимание на то, что все свои картины Марин покрыл стабилизирующим составом? – насмешливо заметил Малявин, когда, покинув камеру перехода и сдав браслеты охраннику, они с Фростом вышли в коридор. – Должно быть, надеется, что потомки его оценят.

– Все, кроме последней, – Фрост показал напарнику испачканный краской рукав. – Новый пиджак. Третий раз надел… Жена дома убьет…

Остановившись возле окна, Малявин поставил на подоконник свой кейс. С видом мага, совершающего наиболее сложный трюк из своего репертуара, он поднял крышку кейса и продемонстрировал герметичную пластиковую упаковку с мелкопористым гигроскопичным фильтром, предназначенным для сбора микрообразцов. Приложив фильтр к пятну на рукаве Фроста, он на пару секунд крепко прижал его. После того как фильтр был удален, на светло-серой материи не осталось даже следа краски.

– Чудеса современной науки! – победоносно улыбнулся Малявин. После чего с укоризной произнес: – Между прочим, истратил на тебя единицу дорогостоящего материала. Теперь, чтобы не оплачивать фильтр из собственного кармана, придется сдать его на исследование.

– Шутишь? – недоверчиво прищурился Фрост.

– Какие там шутки. Взамен каждого использованного фильтра я обязан подшить к делу бланк с результатами исследований, – Малявин открыл пакет для образцов и аккуратно уложил в него фильтр. – Надеюсь, Кравич на меня не обидится.

– Ну а что ты скажешь по поводу нашего расследования? – спросил у напарника Фрост, когда они вновь зашагали по коридору Департамента, держа направление в сторону выхода из здания.

– Думаю, что оно благополучно зависло в пустоте, – с ледяным спокойствием ответил ему Малявин. – И, как мне кажется, у нас нет ни малейшего шанса в нем разобраться. Поверь моему слову, дело о неизвестных картинах Ван Гога на долгие годы превратится в крест, который шеф с садистским наслаждением станет возлагать на спины тех, кого решит покарать.

– Но что-то же нужно делать, – как-то не очень уверенно произнес Фрост.

– Я лично собираюсь прямо сейчас отправиться домой, – сообщил ему Малявин. – Приготовлю себе яичницу с крабами и съем ее, запивая темным «Московским».

В пятницу утром, едва только инспекторы Малявин и Фрост успели поздравить друг друга с началом нового рабочего дня, в гости к ним нагрянул непревзойденный эксперт из лаборатории Департамента. На этот раз Кравич не выглядел утомленным бессонной ночью, и даже его черные, жесткие, как проволока, волосы, которые он стриг строго два раза в год, не торчали, как обычно, во все стороны, а были аккуратно зачесаны за уши.

– Примите мои поздравления, ребятки, – весьма многозначительно изрек он, развалившись в кресле для посетителей и помахивая в воздухе тоненькой синей папкой, которую держал за края двумя руками.