Сразу хочу сказать, что мой дядя не имеет ни малейшего отношения к тому, что вы называете аферой с картинами Ван Гога. Он даже не знал, с чем имеет дело. Просто отправлял посылки по указанным мною адресам.

Итак, получив наконец холсты, краски и кисти, Ван Гог принялся за работу. Надо было видеть, с каким упоением он отдавался ей! Он трудился как одержимый! От начатой картины он мог отойти буквально на несколько минут, только для того, чтобы присесть чуть в стороне, свесив руки с зажатыми в них кистями между колен, и окинуть свое творение оценивающим взглядом.

Глядя на него, можно было понять, что он счастлив. Возможно, как никогда в жизни.

Но каково было мне наблюдать за работой великого художника и знать при этом, что через несколько часов после того, как Винсент вернется в свое время, он должен будет умереть!

Я никак не мог решить, что же мне делать? Временами меня так и подмывало нажать кнопку вызова охраны. В конце концов, почему я должен был брать на себя ответственность за судьбу Ван Гога, когда у нас имеется Департамент контроля за временем, который как раз и должен заниматься подобными вопросами?..

Наверное, в итоге я именно так и поступил бы. Но до тех пор, пока Ван Гог был занят работой и никуда, похоже, не собирался уходить, я решил ничего не предпринимать.

Мы почти не разговаривали. Я о многом хотел расспросить Ван Гога, но он не обращал на мои вопросы никакого внимания. И дело тут было вовсе не в моем ужасном знании языка, на котором я к нему обращался. Художник был всецело поглощен работой. Он не желал ни секунды тратить на что-либо иное, кроме красок, накладываемых на полотно. Я так и не смог выяснить, понимал ли он, что с ним произошло и где он находится?

Одна за другой появлялись картины, созданные неподражаемым мастерством великого художника, его поразительным видением мира, сочетающимся с болезненным воображением. Кстати, если вы внимательно рассматривали его картины, то, несомненно, заметили, что фоном для них послужило не что иное, как пустота, окружающая нас в зоне безвременья.

Ван Гог никогда не позволял мне смотреть на еще не законченные работы. Обычно, наложив последний мазок, он окидывал картину придирчивым взглядом, делал два шага назад и, склонив голову к плечу, как-то странно усмехался. Мне так и не удалось понять, что за чувства он испытывал, глядя на завершенную работу. Только после этого он бросал в мою сторону быстрый, чуть лукавый взгляд и легким, едва заметным движением кончиками пальцев подзывал меня к себе. Сам он при этом отходил в сторону, – похоже, мои восторги по поводу его новой работы были ему совершенно безразличны.

Если бы я знал заранее, что Ван Гог задумал написать мой портрет, я ни за что не позволил бы ему сделать это. Кому, как не мне, знать, что подобная картина, – портрет человека XXII века, написанный художником XIX, – явилась бы грубейшим нарушением закона непрерывности временной последовательности и первого принципа причинно-следственной связи. Но Ван Гог, как обычно, показал мне уже законченную работу. Увидев ее, я на какое-то время потерял дар речи. Видеть свой портрет, написанный рукой гения, – это, скажу я вам, несравнимо ни с чем! Я не знал, что мне делать, что сказать Винсенту. Я был настолько потрясен и взволнован, что горло мне сдавил спазм, как будто я собирался разрыдаться. Когда же я наконец смог в какой-то степени совладать со своими чувствами и оглянулся, ища взглядом Ван Гога, рядом со мной никого не было. Он просто исчез. Так же неожиданно, как появился.

В свое оправдание могу сказать только то, что продавать последнюю картину я не собирался. Я хотел оставить ее себе, как память о встрече с Винсентом Ван Гогом, которая никогда не могла состояться в реальности.

– Послушайте, Марин, почему вы не рассказали об этом с самого начала? – спросил инспектор Фрост. – Для чего нужно было устраивать мистификацию с продажей ранее неизвестных картин Ван Гога, если вы могли сразу обратиться в Департамент контроля за временем? Вы же сами прекрасно понимаете, что в данном случае вам невозможно предъявить никакого обвинения? Напротив, лично я считаю, что вы действовали, руководствуясь самыми наилучшими побуждениями. Ну, для чего нужно было всех вводить в заблуждение?

Прежде чем ответить, Марин задумался.

– Ну, во-первых, я работал именно так, как привык. Недоверие к Департаменту является одной из основных особенностей моей профессии. А во-вторых, – и это, пожалуй, самое главное, – я не хотел, чтобы удивительное событие последнего дня жизни Ван Гога стало достоянием гласности. История жизни Винсента Ван Гога уже написана, и, как мне кажется, не имеет смысла что-либо к ней добавлять.

После того как руководство Департамента контроля за временем ознакомилось с материалами дела, оно было переведено в мемори-чип под кодом «Секретно. Только для служебного пользования». Подобное решение мотивировалось тем, что, по мнению руководства, сообщение о неизвестных прежде свойствах зоны безвременья могло послужить причиной того, что на ее исследование бросились бы искатели приключений и легкой наживы. И в таком случае Департаменту контроля за временем пришлось бы заниматься только спасательными работами.

Контрабандист Павел Марин, отбывавший заключение в зоне безвременья, за помощь следствию был условно освобожден на четыре месяца и десять дней раньше положенного срока.

Все восемь картин Ван Гога, написанные художником в зоне безвременья, были признаны подлинными и включены в Каталог всемирного наследия.

Последняя картина Ван Гога заняла почетное место в ряду других работ художника в экспозиции Цветаевского музея в Москве. На медной табличке, закрепленной на раме, значится: «Винсент Ван Гог. Портрет неизвестного. 1890 год. Картина передана в дар музею П. Мариным».

Винсент почувствовал сильный толчок в грудь и, чтобы не упасть, сделал шаг назад. Опустив руку, все еще сжимавшую пистолет, из дула которого выползала тоненькая струйка порохового дыма, Винсент удивленно посмотрел на расплывающееся по светло-коричневому полотну больничной куртки алое пятно.

Что произошло? Почему он все еще жив?

Винсент приложил к ране ладонь. Сердце в его простреленной груди по-прежнему ровно отсчитывало секунды жизни. Пуля, направленная в этот удивительный природный метроном, средоточие всех радостей и печалей человеческих, скользнула по ребру и ушла в сторону. Винсент даже не чувствовал боли, как и в тот раз, когда в порыве ярости отмахнул себе сапожным ножом половину уха.

Винсент осторожно положил пистолет на прежнее место. Он был ему больше не нужен. Зажав рану на груди рукой, Винсент вышел на двор, где по-прежнему не было ни единой живой души, кроме бабочки-капустницы, замершей неподвижно с раскрытыми крыльями на обухе колуна.

Винсент пересек двор и погрузился в желтое море подсолнухов. Он двигался в обратном направлении, туда, где находился приют, ставший для него последним пристанищем в этом мире.