Только гопники лихие и порядком уж бухие

Необузданной стихией нарушали сон дворов.

Я сидел, склонясь над книгой, погруженный в мрак веков.

Завтра мне сдавать экзамен, был к нему я не готов.

Это был декабрь холодный, я, студент полуголодный,

Весь в лохмотьях, весь немодный, пялил полусонный взор

На учебника страницы. Нахуй я пошел учиться?

Лучше сразу удавиться, чем учить весь этот вздор.

Жил бы я в своей деревне, пас свиней бы до сих пор.

Не учился б nevermore.

Вдруг раздался тихий шорох, зашуршало что-то в шторах

Мыши затаились в норах, страх залез ко мне домой

Может, это приведенье, полуночное виденье

Незаметной черной тенью здесь тревожит мой покой?

Но мое сердцебиенье подсказало объясненье

Неуместного волненья:

Это глюк обычный мой.

Подошел к окну я мигом, на столе оставив книгу

За окном я вижу фигу – то есть, просто ничего.

И подумал я с досадой: "видно, спать уже мне надо".

Но почувствовал я рядом снова глюка моего.

Что за нахуй? Вот засада!

Нет, не видно ничего.

Вдруг в окно влетает птица и по комнате кружится,

А потом она садится на бюст Ленина в углу.

Это попугай волнистый, весь ухоженный и чистый,

С видом важного министра он накакал на полу.

Говорю ему: "Эй, мистер,

Щас получишь по еблу!"

Мне смешно, смеюсь я мощно в час видений полуночных

Это попугай, не больше. И бояться – чистый вздор.

Я на птицу пялю очи через призрачный мрак ночи,

Ну а птица важно очень пялит на меня свой взор.

Говорю я попугаю: "Каркать можешь ты, я знаю.

Одного не догоняю – говорить ты можешь, бля?

Если можешь, то ответь мне – как мне называть тебя?"

Он ответил: "Ни хуя!"

Так мне птица отвечала. Мне еще смешнее стало.

Что за сволочь так назвала попугая своего?

И его ответ абсурдный, несуразный и сумбурный

Растревожил мозг мой бурный. Смех – и больше ничего.

Говорю я: "Ты все знаешь, ты давно уже летаешь,

Ты все видишь, примечаешь, так ответь мне на вопрос:

У меня экзамен завтра, говори мне только правду,

Нарисует ли в зачетке тройку препод-хуесос?

Ничего не знаю я".

Он ответил: "Ни хуя!"

Кто-то ржет в тиши дворовой. С бюста Ленина сурово,

Мрачно, словно Путин Вова, смотрит птица на меня.

Мне смеяться или плакать? Птица продолжает какать.

Видно, научили каркать русским матом птицу, бля!

Задаю вопрос я новый: "Доживу ль до утра я?"

Он прокаркал: "Ни хуя!"

Говорю я: "Эй, приятель! Видно, дьявол твой создатель.

Каркать нецензурно хватит и лети отсюда, бля.

Ты, пернатое, блин, чудо. Убирайся прочь отсюда,

Чтоб тебя не видел я. Ты не птица, а свинья!

Он ответил: "Ни хуя!"

Я сижу, прижавшись к стенке, у меня дрожат коленки.

Я направил свои зенки на бюст Ленина, и вот

На вожде пролетарьята чудо призрачно-пернато

Смотрит хитро, нагловато. В общем, попугай-урод.

Дни идут, идут недели.

Где же свет в конце тоннеля?

Сам себе отвечу я:

"Света нету ни хуя".

Как-то в полночь, в час безлунный, утомленный явью шумной,

Вчитывался в том старинный жадно, словно дикий зверь.

Уж Морфей ко мне спускался, как неясный звук раздался,

Будто тихо постучался кто-то во входную дверь.

Я сказал: "Всего лишь путник постучался тихо в дверь

Больше ничего, поверь".

Как вчера я помню ясно день декабрьский ненастный,

Призрачный кроваво-красный свет камина моего.

В нетерпеньи утро звал я, на страницах книг искал я

Утоления печали и не мог найти его.

О Ленора! Это имя! Ангелы поют его,

В землях ж смертных – ничего.

Неуверенный, несмелый шелест бархатной портьеры

Вызвал неудержный трепет, трепет сердца моего.

Ныне ж, чтоб души терзанья удержать, как заклинанье,

Я шептал: "Лишь путник просит у дверей впустить его,

Только путник умоляет у дверей впустить его.

Путник – больше ничего".

Но, уняв души стенанья, я сказал без колебанья:

"Вас молю: в вину не ставьте промедленья моего -

Был я дремою овеян, потому не мог уверен

Быть, что слышал стук ваш тихий в двери дома моего".

Так сказал и распахнул я двери дома моего.

Мрак – и больше ничего.

Взор во тьму свой устремляя, долго я стоял, мечтая

О вещах, о коих смертным знать не должно ничего.

Но ни символа, ни знака не пришло ко мне из мрака.

Имя раздалось: "Ленора", кто-то прошептал его,

То был шепот мой, и эхо повторило вновь его.

Эхо – больше ничего.

Вновь я в комнату вернулся, но внезапно пошатнулся-

Это вновь тот стук раздался – ясно слышал я его.

И, догадок чтоб не строить, чтобы душу успокоить,