Быть ребёнком, запертым в неготовом теле – это тюремный срок, который надо отсидеть. Десять лет. Двенадцать лет. Раньше мне вряд ли удастся совершить побег. Свою отсидку не облегчишь тем, что будешь постоянно трясти решётку. Гораздо разумнее выучить тюремный порядок и использовать его к своей выгоде. Образцовые арестанты имеют свои маленькие привилегии. В благодарность надо без сопротивления принимать то обстоятельство, что ты круглые сутки находишься под охраной. Что они оставляют тебя одного только когда думают, что ты спишь.

Я уже очень хорошо научился притворяться спящим.

Образцовый арестант Йонас.

Как некоторые в заключении стараются укрепить свои мускулы – десять раз отжался, двадцать, сто, – так я использую всякую возможность тренировать в себе те навыки, которые должны быть естественными для организма. Вопреки моим ожиданиям воспоминание о том, что я когда-то умел, не облегчают мне задачу. Организм, судя по всему, обладает собственной памятью, а в ней пока что не запечатлелось даже то, как переворачиваться с боку на бок.

Упражнение делает человека.

Теперь, когда я продвинулся во многих вещах, мне надо следить за тем, чтобы не показывать слишком быстрый прогресс. Мне нельзя привлекать к себе внимание.

В первые месяцы я совершал ошибки. Когда была эта история с ушами, воспаление, я слишком долго пытался просто терпеть боль. Я не хотел поддаваться своему организму. Он и без того мне докучает – то своей постоянной потребностью в сне, то своим неутолимым голодом. Я не хочу ему подчиняться. Когда у меня начали болеть уши, сперва правое, потом левое, я пытался сделать так, чтобы по мне ничего не было заметно. Я сделал из этого игру против самого себя, а я привык выигрывать те игры, в которые пускаюсь.

Я выиграл. Но это было безрассудно. Было бы гораздо важнее оставаться таким, как все.

Экзамен, которому меня подвергли из-за этого в больнице, я, естественно, выдержал. Ведь они наперёд выдавали мне, каких реакций ожидали от меня. Так же, как мы у Бойтлина громко подсказывали решения, даже если другой их и так знал. Он так чудесно волновался из-за этого.

Мир полон Бойтлинов. Иногда я не могу сдержать смех над наивностью моего окружения. Их по-детски легко обмануть.

Мой смех не делает меня подозрительным для них. Они находят его привлекательным.

135

Они всё во мне находят привлекательным. Слабоумные, которые скомканный кусок станиоля принимают за комок серебра. Когда дело касается меня, они теряют всякую способность разумного суждения. Вообще когда дело касается детей моего возраста. Как только увидят в парке ковыляющего им навстречу маленького монстра, так сразу приходят в восторг и умиление. Говорят такими мягкими голосами. И Арно тоже. Готовы аплодировать.

Притом что дети, прежде всего маленькие дети, являют собой поистине безрадостный вид. Недоделанные и неловкие. Еще не собранные до конца машины. Непригодные для практических целей. Их нельзя выпускать из дома, пока они не дорастут до некоторой разумной формы.

Инвалиды.

Моё собственное тело не исключение. Однажды я голый – что они тоже нашли премиленьким – встал перед зеркалом в холле и рассмотрел себя как следует.

Пр емиленький?

Те молодые щенки тогда – вот они действительно были миленькие. Один всё пытался перелезть через другого и постоянно соскальзывал. И только он зашёл на новую неуклюжую попытку как его взяли за шкирку и бросили в мешок.

Щенок, которого мой отец размозжил о стену тоже был преми-ленький.

Но я?

Безотрадное зрелище. Глуповатое личико с хомячьими щеками, уши торчком. Глаза слегка косят, и мне требуется усилие, чтобы их сфокусировать. Я полагаю, что хотя бы это с годами пройдёт само.

Пропорции тела неправильные. Живот выпирает как у старика, а конечности слишком пухлые. Ноги кривоваты. При всём желании не могу взять в толк, почему Арно и Хелене приходят в восторг от этого вида.

И это неразумное поведение я наблюдаю не только у них. Большинство людей реагируют сходным образом: как только видят уменьшенное издание их самих, сразу теряют способность суждения. Должно быть, это рефлекс – для сохранения биологического вида.

У меня этот рефлекс никогда не срабатывал. Не знаю, недостаток это или признак превосходящего разума. Я человек дела. И всегда был им. Не то что большинство.

Не то что другие.

Но не думает ли так о себе каждый?

136

Арно и Хелене, во всяком случае, массовый товар среднего качества. Ничего особенного. Людей такого сорта тысячи. Миллионы. «Старательный, трудолюбивый» – так мы это называли, когда требовалось дать характеристику сотрудника.

Хелене относится к тому роду женщин, которые хорошо выглядят, пока молодые, а потом в какой-то момент приобретают вид старой девы. Поджатые губки. Тёмные волосы, которые она моет почти каждый день – и всё равно они не блестят. На улице я бы не оглянулся на такую.

Тонкая, на мой вкус слишком тонкая, фигура. Только задница широкая. Носит в основном брюки, сейчас это, видимо, обычно для женщин. Я не считаю это прогрессом. Юбка даёт фантазии больше простора. Хелене бы тоже только выиграла от этого. Правда, грудь – после того, как она перестала меня кормить – стала лучше подходить к её пропорциям.

Каждый вечер – а при мне она не церемонится – она втирает себе в живот какую-то мазь со сладковатым запахом. От беременности на нём остались белые полоски, и она силится избавиться от них.

Женщин, которые определяют себя через внешность, часто достаточно было припугнуть шрамом на лице.

Хелене старается быть хорошей матерью, но за тем усердием, с каким она за мной ухаживает, всегда чувствуется страх сделать что-нибудь не так. Она не чувствует себя действительно доросшей до роли матери, но ей хотелось бы играть эту роль правильно. Из-за этого у неё всегда муки совести. Хотя никто её ни в чём не упрекает. На допросе она продержалась бы недолго.

У неё более ловкие руки, чем у Арно, но я всё равно не люблю, когда она меня обихаживает. Для меня достаточно мучительно уже одно то, что я не контролирую свой сфинктер и мочевой пузырь, а тут ещё и женщина, которая меня после этого подмывает и подтирает. Когда поблизости нет Арно, мне этого не избежать, но когда он дома, то оба уже знают, кого я предпочитаю в этом отношении.

Любой человек поддаётся дрессировке.

Их потребность тискать меня, к счастью, поуменыпилась. А то эти односторонние проявления любви были для меня поистине мучительны. Теперь, когда я уже лучше контролирую своё тело, мне в основном удаётся в такие моменты увернуться так, чтобы они не заметили моего отторжения. Не хочу их обижать. Ведь они не со зла.

Если определить Хелене одним словом, то я бы сказал: славная. Она очень славная.

137

А Арно? Ну, так.