Я, например, говорит Мария Сантюк, я поступила в услужение к матери покойного нашего хозяина, это была важная дама, Дауна Собиньяк, из Ланд, где она жила, когда мне было четырнадцать лет. И Дауна говорила мне, когда идешь за покупками, Мария Сантюк, смотри все время под ноги, ни направо, ни налево, ни даже перед собой, а только под ноги, так ты никого не заметишь на своем пути и не будешь терять времени на здоровканье и болтовню, не будешь, что называется, лясы точить. Ничего себе, ну и система была у Дауны! Мария Сантюк одобряет, она любила Дауну, очень плакала по ней, когда та умерла, и сейчас еще говорит, что слуги не должны болтать в рабочее время. А я отвечаю, что уж на пляже-то это никакое не рабочее время. И ору в воде и на песке, когда обсыхаю, очень громко разговариваю с Иветтой, пою, ко мне подходят кто угодно: шофер, лакей, испанец. Мне говорят, что у меня красивые ресницы, и я не возражаю, это правда, глаза у меня обыкновенные, черные, как у нашенских собак, зато ресницы очень длинные и загнуты кверху. Мне говорят, что талия у меня тонкая, и это тоже правда, тем более что чуть ниже у меня вполне приличная задница, а чуть выше — грудь, как у… в общем, приличная грудь. Я пожимаю плечами и улыбаюсь, чтобы показать, что не у меня одной красивые ресницы и тонкая талия. А мне говорят: не хотите ли мороженого, мадмуазель? Я говорю: с удовольствием, кофейное с ванилью, и они подзывают продавца мороженого, он всегда прогуливается по пляжу с большим железным ящиком на спине. У Иветты тоже спрашивают: а вы, мадам, не желаете ли мороженого? Иветта худющая. На кухне ее прозвали квинталом, что значит «сто фунтов», она и в самом деле весит всего пятьдесят кило. Глаза у нее ничего себе, но вот ноги, когда она раздета, что палки, и спина согнута, наверное поэтому ей говорят «мадам», а мне, хотя я всего на пять лет моложе, всегда говорят «мадмуазель». Это ее не обижает, она улыбается и соглашается съесть мороженое, шоколадное. Мария Сантюк — та всегда отказывается:

— Спасибо большое, мсье, я не ем мороженого, у меня от него зубы болят.

Мария ходит на пляж в черном платье и черной шляпе с букетиком левкоев в качестве украшения. Она крупная и полная, важная, с большим узлом седых волос под черной шляпой, она на барыню смахивает, эта Мария Сантюк. Когда я ей это говорю, мол, вы похожи на Дауну, Мария обзывает меня дурой неотесанной и говорит:

— Вовсе нет, никакая я не Дауна, я сама по себе.

Она не задерживается на пляже с теми, кто угощает мороженым, с шофером или испанцем. Встает, стряхивает с юбки песок, приглаживает волосы, если из прически вырывается прядка, пониже надвигает черную шляпу, говорит: адье, девочки, до скорого, и своей тяжелой походкой возвращается на виллу. А мы с Иветтой остаемся с тем, кто угостил нас мороженым, медленно едим его, чтобы продлить удовольствие, и болтаем, глядя, как солнце потихоньку спускается к морю. О чем мы болтаем? Да обо всем. Только о хозяевах и о войне, что за рекой, не говорим, это не то, о чем хочется говорить, когда сидишь на пляже и ешь мороженое. Лучше говорить о жаре, о приезжих в этом году, о праздниках и фейерверке, который устроят возле отеля «Эскуальдуна».

Меня спрашивают:

— Вы пойдете смотреть?

— Вряд ли, — говорю, — я ходила только два раза за восемь лет, что мы приезжаем сюда, в Андай-Пляж.

Тогда мне говорят:

— Ну и суровые же они!

— Нет, они не суровые, — отвечаю, — не в этом дело. Дело совсем в другом.

— А в чем?

— Трудно объяснить.

И правда, объяснить трудно. Потому что они вовсе не суровые. Когда утром я приношу хозяйке на подносе завтрак, она очень любезно говорит: здравствуй, милая Сюзон, и пока я открываю ставни, спрашивает, какая сегодня погода, и когда погода хорошая, она обычно уже сидит, опершись на подушки, такая красивая, со своими немного лиловыми волосами, под цвет книжной обложки, а кожа у нее, как у девушки. Она говорит: как славно, Сюзон, что погода сегодня хорошая, чудный день будет, я обожаю солнце, а ты? Мне хочется ответить, что мне за дело до солнца и чудной погоды, ведь все утро и весь день я проведу в беготне по лестницам, в официантской и прачечной, я должна была бы сказать хозяйке, что мне все равно — есть солнце или нет его, мне на это начхать. Но я ничего такого не говорю, свои мысли оставляю при себе, мадам бы меня не поняла, она сказала бы: ты меня огорчаешь, Сюзон. А я не хочу ее огорчать, она этого не заслужила, потому что она вовсе не суровая, хозяйка-то, тут что-то другое. Или вот, например, с Марией Сантюк. Она очень любит Марию Сантюк, она говорит: без Марии дом был бы не таким и стол у меня таким бы не был, первым столом во всем Бордо. И когда приходят гости и закатывают глаза, потому что никогда не едали такого соуса, и такого тушеного мяса, и таких яиц с потрохами или рагу с пряностями, или просто рагу из телятины под белым соусом, мадам громко говорит, и все замолкают за столом, она говорит:

— Благодарите не меня, благодарите Марию Сантюк.

Иногда кто-то из гостей спускается на кухню поблагодарить Марию Сантюк. Ей столько комплиментов говорят, я бы покраснела, а Мария — нет, не краснеет, она с большим достоинством благодарит за комплименты. Если ей суют в карман фартука монетку, она не отказывается, еще благодарит с достоинством, а если пытаются выпытать ее кулинарные секреты, принимает загадочный вид и говорит: неужто дамы не догадываются? И умудряется всех запутать, а секреты свои свято хранит, так что никому не приготовить такое рагу или яйца с потрохами, она в этом уверена, и когда, прощаясь, ей говорят комплименты: до свидания, Мария, вы настоящее сокровище, она отвечает:

— Меня хорошо выдрессировали, вот и все.

Хорошо выдрессировали, вот так. Как собаку охотничью, которую натаскивают приносить зайца или утку. Марию Сантюк хорошо натаскали. И не только готовить так, что стол ее хозяйки стал лучшим в Бордо. Но и быть терпеливой. Терпеть и не жаловаться. У нее болят ноги, похоже, это у нее наследственное: и мать ее страдала ногами, и бабка, и тетка. У нее варикозные вены, в их деревне у многих варикозные вены, в Ландах сплошь и рядом у женщин плохое кровообращение, да и стоять у плиты часами не очень здоровью способствует. Шесть часов в день у плиты, а то и больше, для варикозных вен вредно. Два года назад Иветта решилась сказать об этом хозяйке.

— Вы ничего не заметили у Марии Сантюк?

— Нет, а что с ней случилось?

— Ноги. Не проходят у нее ноги, мадам. На левой ноге просто рана у щиколотки.

Хозяйка вытаращила глаза:

— Рана? Какая рана? Она что, упала?

— Да нет, мадам. Когда у человека варикозные вены, рана на ноге появляется сама собой и падать для этого не обязательно. У Марии Сантюк рана размером с большую монету. Я видела ее, зрелище не из приятных.

Надо признать, что мадам выглядела удивленной. Рана, рана. Повторила она это слово раз пятьдесят. Рана, надо же, рана. Надела халат и вместо того, чтобы вызвать Марию Сантюк звонком или сказать: Сюзон, а ну-ка быстренько позови Марию, сама спустилась на кухню и встала перед кухаркой с недовольным видом, словно за что-то сердилась на нее.