Этот рассказ был написан для сборника «Убить чужого», с большой помпой приготовляемого к главному литературно-фантастическому событию года – Еврокону-2008. В сборник были званы писатели, чье творчество, по мнению составителей, наиполнейшим образом представляет современную российскую фантастику. Польщенный и испуганный одновременно, я долго решал, какой же текст поможет мне не потеряться в слепящем сиянии чужих харизм – а в сборнике были представлены и Лукьяненко, и Громов, и Панов – и наконец придумал «Четыре пилота»…

Добавлю вот еще что: с тех пор прошел год, а я по-прежнему неподдельно горжусь сценой показательного воздушного боя над Эфиальтом!

Когда вылетали, был вечер по универсальному времени и утро на орбите. Над Киртой, космодромом назначения, входила в силу ночь.

Взвизгнула катапульта.

Перегрузка в шесть «же» волнующе ударила в голову и быстро отпустила. Волна крови прошлась по рукам и ногам, упруго отозвалась печень, мгновенно поднялось настроение.

К положительным перегрузкам Тихон относился положительно.

Краем глаза он успел схватить искристую вспышку – это иней и пыль, которые авианосец выплюнул вместе с его «Орланом», заиграли в лучах местного солнца.

Солнце звалось Асклепием.

Вслед за выходом из катапультного порта последовали семь мгновений невесомости. Затем орбитальные двигатели дали отводной импульс. Авианосец в камерах заднего вида испуганно отпрыгнул назад.

– Доклад, – потребовал капитан-лейтенант Саржев, командир их пилотажной группы и заодно комэск-3.

Машина комэска шла впереди по курсу, справа. Еще два «Орлана» отирались где-то за кормой. Об их успешном старте можно было судить по зеленым иконкам на тактическом экране.

Первым доложился Тихон:

– Здесь борт три-семь. Все в норме, товарищ капитан-лейтенант.

В строевую эскадрилью он попал меньше месяца назад и к рутинной механике радиообмена относился бережно.

– Три-два, норма.

– Три-три, иду плавно.

– Рад за всех. Поставить автоматику на отработку навигационной задачи, – приказал Саржев.

Включили автопилоты, снова доложились.

С этого момента и до перехода на горизонталь в районе космодрома назначения можно было курить. Автопилот везет!

Курить, впрочем, запрещалось. Впереди простирался битый час ничегонеделанья.

– Так вот история, – сказал Ниткин. – Если командир разрешает, конечно.

– Исполняй, – соблаговолил Саржев.

Историю свою Ниткин начал на борту авианосца. И он не был бы Ниткиным, если бы не нашел для этого самое неподходящее время и самое неудобное место: в ангаре, за полминуты до подачи на катапульты.

Истории Ниткина подчинялись строгому драматическому канону, которому позавидовал бы и Аристотель.

В экспозиции присутствовали лирический герой (Ниткин), девушка и некий барьер, препятствующий взаимному и бурному проявлению чувств. Чаще всего барьером служили прилавок магазина, кассовая выгородка или барная стойка. Но случались и экзотические коллизии: например, рухнувший истребитель. (Ниткин, в отличие от Тихона, воевал.)

Главным элементом завязки служили взгляды, которыми обменялись герой и героиня. Затем следовало стремительное развитие сюжета: ловкая острота, благосклонное девушкино мяуканье, борьба с трудностями, преодоление препятствий, хитроумное уклонение от патрулей во время комендантского часа… Карабканье по лозам декоративного винограда на восьмой этаж общежития… Прыжки в ласточкино гнездо диспетчерской под городским куполом при помощи импровизированного реактивного ранца из двух огнетушителей – благо, на Луне такое возможно; гипотетически.

А один раз Ниткин – или, точнее сказать, его лирический герой – оставил кабину своего пассажирского флуггера на второго пилота и полетел через открытый космос к воздушному шлюзу орбитальной гостиницы, где дожидалась его очередная ненаглядная.

Кульминация у произведений ниткинского разговорного жанра была катастрофическая. Виноградная лоза лопалась. В огнетушителях заканчивалась смесь. В системе охлаждения скафандра открывались течи.

Благодаря находчивости и сметке герою удавалось спасти свою драгоценную жизнь и даже не покалечиться, но вот соединение сердец каждый раз срывалось. Так что мораль у ниткинских историй выходила неожиданная. Получалось, что все его истории – это само христианское «не прелюбодействуй» в химически чистом виде…

Однако, в тот вечер история выбилась из канона, как истребитель «Орлан» – из техзадания Генштаба.

Когда они надевали летные гермокостюмы (в военное время ими стали бы боевые скафандры «Гранит-2», но сейчас ограничились легкими «Саламандрами» жизнерадостного желтого цвета), Ниткин спросил:

– Кстати, мужики, а знаете, как называется праздник?

– День Колонии, – Пейпер пожал плечами; дескать, «ты бы еще про дважды два спросил».

– А на самом деле? – уточнил Ниткин.

– Что значит «на самом деле»?

– На самом деле – День Мутанта.

– Чего-о?

– Там целая история. Махаон заносили в Реестр очень давно, по упрощенной процедуре. Недообследовали планету наши ученые в погонах, недоглядели. Прислали сюда колонистов, они тут поселились, начали города строить, рожь с кукурузой сеять. Тритий вырабатывать, литий… Влюбляться, жениться. Дети пошли… Местного разлива, так сказать. Лет через двадцать-тридцать у детей тоже дети образовались…

«Пилотажной группе готовность номер два», – объявил офицер-диспетчер.

– Кончай трепаться. Присядем на дорожку, – и Саржев первым подал пример, опустившись на массивный стопорный башмак под носовым шасси своего «Орлана».

Ниткин попал на флот из-за войны, по мобилизации. До этого он десять лет отлетал пилотом пассажирского флуггера на линиях Солнечной системы. Имел благодарности, пользовался авторитетом в коллективе. Но после очередной своей истории с неуловимой моралью был все-таки выпорот на общем собрании летного отряда и переведен на Екатерину, где получил малопрестижную должность орбитального перевозчика.

Там, на Екатерине, его застала война.

Ниткину повезло ускользнуть из-под клонского десанта, попасть на борт последнего транспорта и вернуться на Землю. Потом – Подольская летная школа (специальность – пилот-штурмовик), звездочки лейтенанта, два месяца войны, «Отвага» за Паркиду…

Под ожидаемое сокращение летного состава после войны Ниткин не попал. Хотя Конкордия подняла лапки кверху, о сокращении поговорили-поговорили да и забыли. А когда в штурмовом полку Ниткина провели конкурс на лучший пилотаж, он неожиданно показал звездные результаты, легко перефигуряв всех сослуживцев, включая комполка.