– Знаю. Шучу. Позволь мне расслабиться, а?

Рыжий всплеснул руками:

– Я всегда «за»! И тебе, пожалуй, не помешало бы… Новая акция? Не по случаю грядущей помолвки, попроще. Что-нибудь мимолетное, яркое. Немного текилы, быть может…

– Быть может. Самую капельку.

– Как насчет небольшой композиции в ювелирном?..

Олег вздрогнул. Потом фыркнул, сообразив:

– За что я тебе деньги плачу вообще? Чтобы ты надо мной издевался?

9

Время текло.

До позднего вечера Олег, запершись в студии, трудился над портретом – работа успокаивала, хоть порой и казалось, что он никогда эту картину не закончит. Может быть, к пенсии, когда присвоят звание заслуженного и вручат какой-нибудь орден, а лицо Вики покроет сетка морщин. Будет ли он любить ее в старости так же, как сейчас?..

Уезжая, положил зонт на соседнее сиденье. Длинный, дорогой, с массивной тяжелой ручкой и острой шпилькой-наконечником – идеальное оружие на тот случай, если сумасшедшая девица из ювелирки будет прятаться от дождя под козырьком подъезда.

Дождь лил целую вечность. И время текло вместе с ним.

10

У подъезда никто его не ждал, и посеребренный лабрадор остался охранять машину – десять метров от стоянки до входной двери Олег преодолел и без зонта. Прыг-скок, прыг-скок – как в юности.

Мужчина в зеркале выглядел уставшим и сонным. Надпись на стенке лифта посерела и стерлась – особенно «Вика», ее уже едва ли можно было различить. Зато «Таю» как будто кто-то специально обновлял. Получилось «Олег + Тая» – просто ужасно получилось! Поддавшись внезапно порыву, он кинулся стирать чужое имя. Сначала тер рукавом куртки, потом пальцами. Потом скреб ногтями, потом достал связку ключей и использовал их… Остановился, поняв, что царапает стенку лифта вовсе не ключом.

Несколько секунд глядел на кольцо, ободок которого облепили сухие крупицы белой краски. И на окровавленные костяшки собственных пальцев.

Вадик бы не одобрил. Вадик бы сказал, что для художника пальцы такой же рабочий инструмент, как и для пианиста – беречь надо, Айвазовский!

«Пошел ты на хер, рыжий».

Хотя он же из «этих», ему, пожалуй, понра…

Дверь открылась, Олег поспешил выскочить из кабины и – увидел перед собой нечто омерзительное.

Мужчина… и женщина. Как ему показалось, пьяные и даже какие-то… грязные. Да, грязные – во всех смыслах. Тискались в слабо освещенном углу, в тени – как подростки (8Б – сила, кони сосать, оксиминог, сорока-ворона), хотя имели вид людей, вышедших из школьного возраста еще в прошлом веке. По крайней мере мужик – худой и очень, очень высокий, настоящий великан. Копна грязных спутанных волос неопределенного цвета едва ли не подпирала потолок, причем здоровяк еще и сутулился, глядя сверху на обращенное к нему лицо женщины. Та стояла спиной к Олегу, прижимаясь всем телом к лохматому полюбовнику. Не по сезону короткое черное платье, одна нога задрана, колено торчит вперед так, что видно белое бедро, и даже можно разглядеть часть довольно-таки крупной задницы – трусов брюнетка не носила.

Он не считал себя ханжой – никто его таким не считал, а Вадик вообще всячески приветствовал любые проявления того, что называл «умеренной эксцентричностью». Мол, это ценят важные в тусовке персоны, «ты ж понимаешь, дружочек». В конце концов год назад Олег едва не спустил дочке самого Ермакова на личико, так что за ханжеством и «облико морале» это точно не к нему. Но прямо сейчас, когда виски разламывались от боли, костяшки пальцев саднило, а ладонь грело маленькое желтенькое весенне-цветочное – вид почти совокупляющейся парочки показался ему… оскорбительным.

Клубы, выставки, пати – все наносное, все как затяжной осенний дождь, мельтешаще-столично-суетное. А дом, как и студия, как и подъезд, и их с Викой квартира – оставались посреди всего этого хаотичного водоворота островками тепла и спокойствия – чем-то сродни японскому саду камней, где можно расслабиться и помедитировать.

Грязная пьянь бесцеремонно вперлась в священное персональное пространство Олега. И Олег почувствовал себя так, словно кто-то нагадил посреди его маленькой личной оранжереи.

В то же время взгляд буквально прилип к крепким, мускулистым икрам и широким ляжкам бабы. Олег превратился в соляной столб. Заледенел, глядя, как медленно ползет вверх по белоснежному мрамору кожи костлявая паукообразная пятерня – волосатая, с шишковатыми мозолями-бородавками. Кривые ногти с темными полосками грязи по краям царапали рыхлую плоть, оставляя широкие розовые борозды. Пальцы – необычно длинные, как будто в них было на один-два сустава больше, чем полагается, – жадно мяли бедро. Зрелище тошнотворное, но также и сладострастное, возбуждающее, полное неприличной, волнующей запретности.

У Олега перехватило дыхание. К горлу подступила порция съеденных с Вадиком суши. Олег поперхнулся.

Лохматая голова поднялась, мужик посмотрел на него недобрым взглядом – в черных ямах под густыми, сросшимися над переносицей бровями полыхнуло серебро.

Раздался знакомый электрический треск, заморгала лампа. Олег вдруг понял, что если свет погаснет окончательно, то он останется в темноте совсем один перед этими уродливыми, пошлыми людьми (людьми ли? скорее животными). И, возможно, ощутит грязные пальцы среброглазого великана на своей шее.

«На шее – это еще в лучшем случае, дружочек». Ему стало страшно.

Но свет не погас. Незнакомка оглянулась, выгнув шею по-птичьи («Сорока-ворона», – промелькнуло в голове у Олега), показала кривоватые («Опять?..») зубы в похотливой ухмылке. Словно говоря тем самым: «Знаю-знаю, куда ты смотрел. Знаю-знаю, чего ты хотел… И мне это нравится». Взгляд опустился ниже, на его вздувшуюся бугром мошонку.

Кольцо жгло руку. Лицо Олега тоже горело.

Дежавю, дежа не вю. Слой плюс, слой минус.

«Я уже видел эти зубы».

Тая здесь. Сорока-ворона!

Девица вернулась к своему заросшему партнеру, притянула лохматую голову к шее, что-то быстро зашептала в ухо. Прыснула – и мужик хохотнул в ответ.

Реальность трещала по швам и моргала, как старая лампа во время грозы. Над кем они смеются? Олег не сомневался, что над ним. От стыда – не перед парочкой уродов, конечно, перед Викой – хотелось провалиться сквозь землю. Еще больше хотелось бежать, вот просто взять и, прокричав что-нибудь хамски-беспомощное, дать деру от этих…

«Эти» отлипли от стены и потянулись в его направлении. Ему показалось, что двигаются мужчина и женщина как единое целое; в голову пришло сравнение с парочкой сцепившихся во время случки собак – слой минус, слой плюс, кажется, он однажды видал такую каракатицу на берегу Волги. Пацаны гоготали и швыряли в жалобно визжащее на два голоса чудище пустые бутылки из-под «Жигулевского».

И что-то еще, что-то еще произошло однажды на берегу…