писанине ничего не происходило. Не было даже героев или персонажей. Был просто город. Город, куда он любил уезжать с родителями в детстве и о котором мечтал теперь, зная, что больше никогда не удастся поехать туда снова. Он подумал об этом теперь, и вдруг ему стало тоскливо… Вдруг он понял, что город этот (не тот, что был в детстве, а этот, в котором он прожил сорок шесть лет и который теперь варился под солнцем) – его тюрьма и он из нее больше никогда и никуда не вырвется… Ведь больше никогда!

– Анжелика, принеси мне, пожалуйста, еще кофе. Что-то сегодня не пишется.

– Вы думаете, кофе поможет?

– Бальзаку помогало… Что ты смеешься, Давид?

– Ты разве Бальзак, дядь Ваге??

– Нет… И перестань меня называть дядей.

– Я принесу вам еще кофе, – сказала Анжелика. – Только перестаньте столько курить. Это вредно.

– Хорошо, Анжелика.

И вот тогда в кафе вошла девушка. У нее была короткая стрижка, короткая майка, короткая юбка и маленький рюкзачок. Пальцы ее были в колечках, кисти – в браслетах, шея – в цепочках и кулонах. Одетой как тинейджер девушке тем не менее был двадцать один год. У девушки были большие карие глаза.

Войдя в кафе, она посмотрела на стены, расписанные стихами, и расхохоталась:

– Аствац им! Вот стихи Аполлинера, вот Верлен, Бодлер, Хаям… Севак, Шираз, Терьян. Это поразительно! Вы работаете в этом кафе? Чья идея писать на стенах кафе стихи?!

– Нет, я не работаю в этом кафе. Можно сказать, что я вообще не работаю. Пишу для литературного журнала. Я писатель, – ответил Ваге Саакян.

– Вы писатель и пишете книгу?

– Хочу написать хороший роман.

– Вот мне повезло! О чем будет роман?

– Не знаю… А вы кто?

– Меня зовут Лилит. Так вы писатель?

– Говорят. У меня даже удостоверение есть… Почему вы смеетесь?

– Ничего, не обращайте внимания. Просто я знаю, кто вы. Вы – Ваге Саакян.

– А вас как зовут?

– Я же сказала: Лилит.

– И что же вы хотите от меня, Лилит?

– Чтоб вы написали книгу. Обо мне.

– Что за бред?

– Вы испугались?

– Нет… Я вас не знаю совсем.

– И не узнаете никогда.

– Что?

– Простите, что я вам помешала. Я сейчас же уйду. Можете выпить мой кофе. Я не притронулась…

– Почему вы уходите?

– Прощайте!

26

Через два дня она вошла и улыбнулась. Поздоровалась с его друзьями, с которыми он сидел в редакции новооткрывшегося литературного журнала и обсуждал что-то. Сурен Багдасар, его друг, главный редактор представил ее:

– Наша молодая сотрудница. Лилит. Умница и красавица. Совсем недавно начала работать у нас.

И Лилит тогда снова улыбнулась. Ее улыбка показалась Ваге Саакяну, как и два дня назад, какой-то необычной, не такой, какие он видел на лицах девушек, умеющих улыбаться.

Через день он снова пришел в редакцию, в Союз писателей, на проспекте Баграмяна. Девушка с мистическим именем Лилит была одна.

– Все ушли на похороны, – сказала она.

– А я оттуда сбежал. Там очень много стариков.

– Вы же тоже почти старик…

– Да мне-то пятидесяти еще нет! Мне всего сорок шесть! – рассмеялся Ваге Саакян.

– Хотите кофе? – спросила Лилит. А потом еще: – Вы подождете парона Багдасара?

– Сурен Багдасар… Звучный псевдоним придумал себе твой шеф. А ведь совсем еще недавно был Айказом Суреновичем Багдасаряном… Нет, не буду его ждать. Он и не скоро вернется с похорон и поминок. Если вообще вернется. Его, как всегда, выберут тамадой, и он наклюкается, как последняя свинья. От кофе не откажусь.

Лилит стала варить кофе в электрической кофеварке, которая почему-то потрескивала, предвещая, очевидно, свою скорую смерть.

– Надо сказать нашему с тобой общему шефу, чтоб купил новую кофеварку, – сказал Ваге. – Эта скоро испортится. Еще, говорят, они взрываются прямо в руке.

– Скажите, пожалуйста, честно. Вы пришли из-за меня? – спросила вдруг Лилит, прервав его.

– Да…

– Я так и подумала, – развеселилась Лилит. – Но зачем?

Он ответил:

– Мне как-то трудно сейчас внятно сформулировать причину, но я именно пришел, чтоб увидеть вас, то есть тебя. Ты мне очень понравилась.

– Но вы же видите меня только в третий раз в жизни. Вы в меня влюбились? – спросила Лилит несколько простодушно и вдруг стала кричать: – Я вам не верю! И вы не хороший! И вы лжете! Зачем я вам? У вас жена! И репутация ваша всем известна! Меня тошнит от вас!

– Какая репутация?..

– Писателя-повесы. Дон Жуана. И что вы любите младше себя намного…

Ваге Саакян оцепенел. Минуты две сидел, как кипятком ошпаренный, потом закурил. Лилит разлила по треснутым чашкам кофе, села по другую сторону журнального столика в кабинете Сурена Багдасара и тоже закурила.

– Оставьте меня в покое, пожалуйста, – сказала она тихо. – Все равно вы никогда не будете моим.

– Но почему?! И что за вспышка только что была?

– Вы женаты… Слышите? ВЫ НИКОГДА НЕ БУДЕТЕ МОИМ!

– Никогда бы не подумал, что ты куришь.

И тогда Лилит заплакала. А потом так же неожиданно заулыбалась:

– Я не такая уж и маленькая. Я намного старше, чем вы можете предположить. Мне двадцать один год.

– Хорошо, что не сказала что-то еще. С учетом моей репутации, как ты выразилась. Спасибо!

Лилит рассмеялась:

– Сурен Багдасар говорит, что вы гений. Это правда?

– Ну, может, Сурен Багдасар – дурак, откуда нам знать? – попытался пококетничать Ваге Саакян.

– Конечно, дурак, – согласилась Лилит. – Но в этом он прав. Вы – гений.

– Так ты читала мои книги?

– Неужели вы думаете, что в Армении есть кто-то (пускай даже только из филологов, кем я и являюсь), кто не читал вас? Так знайте: нету! И еще Ара Маноян говорит, что вы из нынешних самый настоящий.

– Подожди… Ара Маноян?

– Да-да! Тот, который ушел от всех, когда умер Грант, и стал отшельником, – весело ответила Лилит.

– Ты знаешь Манояна?!

– Да! – Лилит рассмеялась.

– Гжвем![71] Подумать только!

– Поцелуйте меня…

– Что?..

– Вы прекрасно все слышали!

– А как же «вы меня видите в третий раз в жизни»? Как же «репутация»? Как же все это вот?

– Вы дурак?

Репутация… Ваге Саакян не помнил, с чего это началось. Но он помнил, с какой именно мысли.

Вроде все было хорошо. Он был уже известен. Был женат, родил сына, и, казалось, все шло, как надо (если не считать того, что сын был инвалидом), тихо, спокойно, размеренно, но он вдруг понял, что не может больше так жить. Причем самое отвратительное было то, что мысль эта пришла ниоткуда и без видимой причины. Просто надоело жить. Вот и все. И писательство больше не доставляло радости,