Так я рассказываю ей о начале своей карьеры, каким неожиданным потрясением стало для меня то, что все мои мечты сбывались, как мой разум не был готов к успеху, пришедшему ко мне раньше запланированного срока. Она рассказывает мне о том, как сменила специальность с педиатрии на ветеринарию на середине обучения, как тетя полностью поддержала ее, хотя до этого момента у Шэйн не было даже домашнего питомца.

— Я так боялась работать с больными детьми, из-за которых все время грустила бы, и знала, что очень люблю животных, — говорит она. — Я справилась после сотни часов занятий в ветеринарной школе и десяти кошек.

— Ты скучаешь по практике, — я продолжаю прежде, чем она успевает ответить, потому что правда написана у нее на лице. — Тебе следует пройти сертификацию и заняться тем, что ты любишь.

— Но тогда нужно найти того, кто займется благотворительностью, а это не так просто, как кажется. Я знаю все нюансы, потому что долгое время помогала тете Тэнси.

— Так тебе нужно время, чтобы найти нужного человека и обучить его, — настаиваю я. — Жизнь слишком коротка. Тебе нужно любить свою работу. И нужно перевезти твоих кошек в город.

Она смеется.

— О Боже. Можешь представить десять кошек у меня дома? Как будто это ребенок, но на самом деле квартира станет сумасшедшим домом, да и в деревне им лучше. Хотя я бы хотела однажды завести щенка. Полагаю, небольшим породам собак город подходит. Мне лишь стоит убедить ТСЖ разрешить заводить домашних животных в доме. Они запрещают это на протяжении пятидесяти лет.

— Ну, если кто-то и смог бы изменить их мнение, то это явно ты, — говорю я, целуя в ответ ее руку.

Она улыбается и рассказывает мне о времени, когда убедила сменить талисман школы с троянского коня на бойцовскую тыкву, просто потому, что ее друзьям это казалось смешным. Я говорю ей о том, как переоделся школьным талисманом, чтобы заработать денег на ярмарке вакансий, и потерял сознание от жары. Шэйн признается, что некоторые виды спорта вызывают у нее скуку, но к хоккею она смогла бы привыкнуть. Я признаюсь, что искусство вызывает у меня сон, но я с наслаждением пил с ней шампанское на крыше музея, любуясь статуями.

Мы одеваемся. Я натягиваю боксеры и майку, а Шэйн — пижаму, перебираемся на диван, чтобы посмотреть телевизор, но продолжаем разговаривать. Я рассказываю, каким маленьким засранцем был в детстве, а она говорит о своей скромности и том, что вылезла из своей скорлупы только после смерти родителей.

— Как ты и сказал прежде, жизнь слишком коротка. Вскоре после аварии я могла думать лишь о том, что у меня не так много времени, — говорит она, проводя пальцами по моей груди вверх и вниз. — Однажды я проснулась, и все мои мысли вырвались из меня. Сперва тетя Тэнси считала, что я лишилась рассудка, но, в конце концов, осознала, что это была новая я, и приняла это. Слова извергались из меня безостановочно.

— Мне нравится, когда ты рассказываешь о чем-то, — я протягиваю руку, с серьезным видом рассматривая ее. — И мне нравится Фергюс. Поверить не могу, что дожил до тридцати и не назвал свое предплечье.

Она хмыкает в знак согласия.

— Серьезное упущение. Особенно если учесть, что Фергюс такой забавный и милый.

Она поглаживает мое предплечье, и это мило и глупо, но в то же время, так естественно. Внутри меня зарождается нечто, похожее на любовь, и теперь полагаю, пришло время поведать ей ужасные моменты моего детства.

— Насчет того, что накопал Баш… Когда мне было шесть, отец стал брать меня к себе на работу, — говорю я. — И под работой я подразумеваю то, что он крал вещи. Мой отец называл «работой» то, что можно забрать все что плохо лежит, так как весь мир ему должен.

Шэйн ерзает в моих объятиях, поднимая на меня грустные глаза.

— Прости. Это ужасно. Ты же был ребенком.

Я пожимаю плечами.

— Ага, ну у малышей маленькие тела, которые легко можно пропихнуть в окна. Отец был практичным человеком. И позволил бы мне выйти из семейного бизнеса только тогда, когда я вырос. Но на протяжении полугода я ходил с ним, пока мама не узнала о том, что происходит. Они сильно поругались, и он ударил ее. Это и раньше происходило, но впервые у меня на глазах.

Шэйн отстраняется, садится рядом со мной на корточки и берет за руку, крепко сжимает.

— Мама ударилась головой об угол стола и упала на пол, — картина четко предстает предо мной, как в ночь, когда это случилось. Я вижу все, и волна страха захлестывает меня, когда я осознаю, что могу потерять самого любимого в мире человека. — Кровь растекалась по всему линолеуму, а отец все еще кричал… Я так напугался, что сбежал. Я бежал и бежал, пока не потерялся в соседнем районе, который выглядел еще более пугающим, чем мой. Двое копов встретили меня, выслушали и сказали, что помогут.

В глазах Шэйн появляется понимание.

— Но они не помогли?

— Нет, помогли, — говорю я, опуская взгляд на наши сплетенные руки. — Они отвезли меня домой, арестовали этот кусок дерьма, сказали маме, что нужно делать, чтобы получить судебный запрет. Я считал, что все хорошо. Но у моего отца оказался приятель в участке, капитан, с которым он делился своим достатком, а тот, в свою очередь, закрывал глаза на нарушения и все, что происходило в нашем районе.

— Черт, — выпаливает Шэйн.

— Да, дерьмово. Отца освободили, не предъявив обвинений в течении нескольких часов, — провожу языком по губам, но они все равно сохнут сразу же. — Спустя некоторое время он вернулся домой и избил меня. Уверен, что он сломал мне что-то, но не знал наверняка, пока спустя пару лет мне не сделали рентген. Он не отвел меня к врачу, а лишь запер в комнате и сказал, что в следующий раз убьет нас с мамой, если мы заговорим с полицией.

Я качаю головой.

— После этого мама так напугалась, что делала все, что он говорил. Она даже позволила мне продолжить «работать» с ним, когда я поправился. Но я никогда ее не винил. У мамы нас было четверо, и младший брат был совсем крохой. Он едва мог дышать из-за врожденной астмы, а мама пыталась сделать все, чтобы мы выжили. Знаю, что она делала все, что могла.

— Я бы хотела его убить, — говорит Шэйн, и холод в ее тоне