— Да. — Мадина тоже невольно усмехнулась. — Он однодум.

— Как-как? — заинтересовалась Ольга. — Однодум?

— Ну да, — кивнула Мадина. — В романтическом варианте это будет: я знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть. А в житейском — то, о чем вы говорите.

— Где он тебя только отыскал? — задумчиво проговорила Ольга. — Он и в местах таких не бывает, где такие женщины водятся.

— Он меня встретил в лифте. — Мадина почувствовала, как жесткая усмешка искажает ее лицо. — И перехватил у менее удачливого мужчины, который, как я теперь понимаю, имел на меня те же самые виды. Даже не у менее удачливого, а просто у менее богатого. Тот ему меня уступил, чтобы не осложнять себе жизнь соперничеством.

Вся эта картина в самом деле была ей теперь совершенно ясна. Как будто прокатилось золотое яблочко по серебряному блюдечку и показало ей все, что раньше почему-то не было для нее очевидным.

— Между прочим, зря ты об этом переживаешь.

Ольга остановилась посреди комнаты и внимательно посмотрела на Мадину.

— О чем — об этом?

— О том, что мужики оказались подонками. Согласна, столкнуться с этим неприятно. Но приходить от этого в шок глупо. Люди вообще не очень-то совершенны, такая уж, видно, их природа. Неужели у тебя не было случая в этом убедиться?

— Было… — медленно проговорила Мадина. — Был у меня такой случай.

— Вот видишь. И ничего, пережила ты как-то этот твой случай, правда? И сделала правильный вывод — нашла удобного любовника.

Мадина слегка вздрогнула: очень уж жестко, без обиняков Ольга обозначила ее отношение к Аркадию. Но ведь оно в самом деле было именно таким, это отношение…

— Вот и в дальнейшем не страдать надо, — так же жестко произнесла Ольга, — а сделать правильные выводы и начать относиться к мужчинам адекватно. Как они того заслуживают.

— Я не знаю… — проговорила Мадина. — Я ничего уже не понимаю…

— Пока не понимаешь. Просто от болезни еще не отошла. Так что подкрепляйся чем бог послал. И выздоравливай. А на здоровую голову и относиться ко всему этому станешь иначе.

С этими словами она вышла — не прощаясь, как вошла — не здороваясь. Один из оставленных ею пакетов скособочился, и из него выпал кусок твердого итальянского сыра. Мадина вздрогнула от громкого стука, с которым он ударился о пол. К собственному удивлению, после разговора с Ольгой она чувствовала не смущение, не неловкость или стыд, а только одно: зверский голод. Как будто этот разговор, сам Ольгин голос с его не терпящими возражения интонациями содрали с нее какую-то липкую пелену, очистили ее от всего, что казалось существенным и важным, но в действительности было наносным и поверхностным.

Она подняла с полу сыр, понюхала его, зажмурившись от удовольствия, и, торопливо перебрав содержимое пакета, отрезала большой кусок колбасы и стала есть его жадно, без хлеба.

Это был первый разговор с Ольгой, после которого Мадина почувствовала себя обновленной, освобожденной и способной к совершенно другой жизни.

Второй такой разговор состоялся, когда она окончательно выздоровела. Ольга, приезжавшая к ней каждый день, чтобы поболтать о том о сем, или расспросить о ее прошлом, или обсудить какую-нибудь новую книгу, которую она же Мадине и привозила накануне, — на этот раз явилась для того, чтобы вытащить ее куда-нибудь прошвырнуться.

— Но мне не очень хочется, — отказалась было Мадина.

Вообще-то она уже не чувствовала в обществе Ольги ни малейшей неловкости. Просто ей действительно не хотелось на люди. Шума не хотелось, какого-нибудь неизбежного общения, возможно, новых знакомств, ведь у Ольги явно немало каких-нибудь светских приятелей… Мадина покосилась на томик Пушкина, раскрытый на середине.

— Успеешь начитаться, — проследив ее взгляд, заявила Ольга. — Пушкин никуда от тебя не денется. А сидеть тут, как сова, больше незачем.

Не то чтобы Мадина была безропотной или бесхарактерной. Просто у Ольги характер был такой, что спорить с ней не представлялось возможным.

— И куда мы поедем? — вздохнула Мадина.

— Ко мне в галерею.

— В какую галерею? — не поняла она.

— В обыкновенную, где картинки. И инсталляции.

— У тебя своя галерея? — наконец сообразила Мадина.

— Именно. Галерея современного искусства. И сегодня у меня как раз вернисаж. Есть один художник, слегка сумасшедший, но это уж как водится. Вот его выставка и открывается. Он объекты разные необычные на природе делает, а потом их фотографирует. Тебе интересно будет.

Тут уж Мадине в самом деле стало интересно. Настоящая художественная галерея! И не Третьяковка, в которой все так незыблемо, что и на сантиметр ничего сдвинуть невозможно, а какая-то совсем другая, неизвестная, непонятная. Все это сразу взбудоражило ее любопытство, и она оделась мигом, как солдат в казарме.

— Прилично, — окинув взглядом ее узкую черную юбку и черную же, всю какую-то острую, резкую блузку из плотного шелка, оценила Ольга. — Черное в любом случае эффектно. Правда, чересчур как-то правильно все это. Продуманность слишком заметна. Ничего, со временем научишься посвободнее одеваться. И поэротичнее, кстати. На тебя же все равно все мужики оглядываются, — объяснила она. — Ну так не стесняйся щекотать им нервы, они этого только и хотят.

Когда Мадина вышла из подъезда, у нее закружилась голова. Немудрено: из-за болезни она провела дома больше месяца! А на улице тем временем наступил слякотный ноябрь. Небо лежало даже не на крышах домов, а прямо на крышах машин, и пространство дворов было так плотно забито серым туманом, что казалось душным.

Ольгина машина являла собою самое яркое пятно в унылом городском пейзаже — это была алая «Мазда».

— А как называется твоя галерея? — спросила Мадина, когда они уселись в машину.

— «Ольга» и называется. Без затей, как киоск. — Ольга чуть заметно улыбнулась. — Так Аркадий когда-то назвал. Он мне ее и подарил. Сто лет назад, на тридцатилетие… — Она сидела за рулем, не поворачивая ключ, и невидящим взглядом смотрела в покрытое туманной пылью ветровое стекло. — Я же на искусствоведа выучилась. А он у нас в классе был двоечник, и отец у него на ЗИЛе работал и пил по-черному. Никто не понимал, как это я, отличница, девочка из хорошей семьи, за него замуж пошла, да еще сразу после школы. Но я безумно была влюблена, с восьмого класса, и никакого мне дела не было, кто там чего про нас понимает или не понимает. Мы с ним комнату снимали на Люсиновской, я в МГУ училась, а он в котельной работал, больше никуда мальчишку без образования не брали. Потом его в армию загребли. Ну а когда вернулся, то как будто другой человек стал — оборотистый, предприимчивый. Фирму свою открыл, строительством занялся. И не успела я оглянуться, как он в такую гору пошел, что только дух захватывало. Все на меня уже смотрели с завистью и в лицо не стеснялись говорить, какая я с детства, оказывается, была прозорливая — надо же, сумела разглядеть… кто бы мог подумать… Идиоты! Как будто мужчин из окошечка в готовом виде выдают. Детей вот только бог нам не дал… В общем, к тридцатилетию забрал он меня из Третьяковки, я там после университета работала, и вручил мне эту «Ольгу». Такой вот был подарок — перемена участи. Так он мне тогда сказал — так оно и вышло.