— Откуда вы знаете, что я сумею все объяснить толково? — засмеялась Мадина.

Он тоже улыбнулся — не широко, а полуулыбкой. Как Джоконда.

— Это не вызывает сомнений, — заметил он. И представился: — Меня зовут Игорь.

— Очень приятно. А меня Мадо.

— Звучит необычно. По-французски.

— Возможно, — с такой же загадочной полуулыбкой, какая только что мелькала на его губах, ответила Мадина.

— А как вы относитесь к французскому вину? Я обратил внимание, что вы пили только сок.

— К французскому вину я отношусь положительно, — кивнула Мадина. — Просто мне хотелось сока, и я его пила. А теперь не прочь выпить и вина.

— Вы всегда делаете только то, чего вам хочется? — Игорь кивнул на свой столик. — Прошу, Мадо.

— Да. — Мадина села в кресло, которое предупредительно отодвинул для нее от столика соткавшийся из воздуха официант во фраке. — Не вижу причин себе в этом отказывать.

— Верно.

Пока она устраивалась за столом, официант мгновенно отодвинул кресло и для Игоря.

— Что будете пить, Игорь Валерьевич? — негромко поинтересовался он.

Мадина уже заметила, что таким вот негромким, но при этом очень дистантным, без малейшей фамильярности тоном разговаривает с ним весь обслуживающий персонал — сначала охранник, теперь вот официант.

— «Шато-Марго» тридцать четвертого года, — сказал Игорь. — Я прав? — спросил он Мадину.

Про «Шато-Марго» 1934 года она слышала в Париже. И не только слышала, но даже пила это безумно дорогое вино; его заказывал в ресторане Аркадий. Цена его показалась Мадине непристойной, а вкус — самым обыкновенным. Но, конечно, она просто не в состоянии была его оценить, потому что совсем не разбиралась в винах.

Игорь в винах, похоже, разбирался. Но подыгрывать ему с небрежным видом знатока Мадина не стала.

— Я ничего не понимаю в винах, — сказала она. — Честное слово, если вы закажете не антикварное «Шато-Марго», а обычное бордо, я не замечу разницы.

— Все-таки я закажу «Шато-Марго». — Улыбка Джоконды снова мелькнула на его губах. Он сделал какой-то короткий знак официанту, и тот, кивнув, исчез. — Мне будет приятно угостить вас у себя хорошим вином. Ведь я владелец этого заведения.

— Какого заведения? — уточнила Мадина.

— Гольф-клуба. Вам здесь нравится?

— Нравится, — ответила она. — Только я не играю в гольф. Просто приезжаю иногда с подругой. Вон она, по полю бродит.

— Почему же не играете?

— Да как-то не вижу азарта в этой игре. Слишком она медлительна, по-моему. За ней, правда, приятно наблюдать. Создается ощущение, что мир незыблем и ничего катастрофического в нем быть не может, потому что этого не может быть никогда.

Игорь засмеялся.

— Вы любите Чехова? — поинтересовался он.

Ого! Мадина еще не встречала в своей жизни ни одного человека, который знал бы, что фраза: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда» — принадлежит Чехову. Ну, мама, конечно, знала, но мама ведь была исключением из правил.

Выходит, исключением из правил был и этот Игорь Валерьевич, владелец гольф-клуба. Мадина смотрела на него со все возрастающим интересом.

— Люблю, — ответила она. — Но меня, знаете, всегда изумляло, что людям, во всяком случае большинству людей, эта фраза вовсе не кажется абсурдной. Они находят в ней логику и даже выдумывают множество других фраз по ее образу и подобию. «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», например.

— А откуда вы знаете такие древности? — удивился Игорь. — Про учение Маркса.

— Мне не так уж мало лет, — улыбнулась Мадина. — Я еще успела изучить эти древности в университете.

— Филфак заканчивали?

— Да.

— МГУ?

— Нет, в Твери.

Официант, снова материализовавшийся рядом со столиком, прервал их ученую беседу. То есть не прервал, конечно, — он так бесшумно расставил на столике бокалы, тарелки, бутылку, что его присутствия можно было и не заметить. Просто с появлением вина и поданных к нему сыра с фруктами внимание Игоря, да и Мадины тоже, переключилось на эти более интересные предметы.

— Что ж, выпьем за знакомство.

Он поднял бокал.

— Да, — сказала Мадина, поднимая свой бокал. — Выпьем. Сегодня прекрасный день.

Она отпила глоток — вкус этого вина снова, как тогда в Париже с Аркадием, показался ей самым обыкновенным — и поставила бокал на столик. Игорь держал свой бокал в руке, но не пил, ожидая, не скажет ли она что-нибудь еще.

— Прекрасный день, — задумчиво повторила Мадина. — Мы сидим на солнечной веранде и разговариваем…

Эти слова ничего не могли значить для него, но он слушал с тем же вниманием, которое было в его взгляде с самого начала. Потом сделал несколько глотков из своего бокала. Мадина не слишком присматривалась к нему, занятая собственными мыслями, но ей показалось, что вино он глотнул как-то слишком торопливо. И природа этой едва заметной его торопливости не осталась для нее загадкой. Для нее вообще уже мало оставалось загадок в природе человеческой…

За полгода, проведенные в эпицентре и даже, можно сказать, в вихре московской жизни, Мадина научилась разбираться в людях не хуже какого-нибудь изощренного политика. Политических целей она при этом, конечно, не преследовала, да и никаких она не преследовала целей. Ей даже и непонятно было, как могло получиться, что вот эта вот странная вещь, природа человеческая, вдруг стала ей настолько ясна, причем в таких проявлениях, которые она, как и «живых художников», увидела впервые совсем ведь недавно.

Люди словно бы сделались в ее глазах прозрачными — у нее открылось по отношению к ним какое-то особенное, совершенно для нее новое зрение.

Да, как, в какой последовательности это произошло, она не понимала. Но зато с удивлением понимала другое: все ее прежние знания о жизни — знания, которые она считала исключительно книжными, да они таковыми в самом деле и были, — оказались знаниями настоящими, абсолютно точными, глубокими, проникающими вот именно в самую природу человеческую. Все, что она за свою жизнь прочитала и обдумала в одиночестве, в своем тихом, почти лишенном каких-либо событий и тем более лишенном ее собственных действий мире, вступило в очень сильный резонанс с миром людей — активным, бурным, суетливым и суетным миром. Это был ее личный, только для нее возможный резонанс, в результате которого оказалось, что она знает о природе людей и явлений больше, чем те, кто провели жизнь в самой их круговерти.

В необъяснимой точности этого своего знания она не ошиблась ни разу и ни в чем.

И это-то знание подсказывало ей теперь, что Игорь Валерьевич жгуче ею заинтересован. Вот именно жгуче, так, что у него даже в горле пересыхает, оттого он и делает эти торопливые глотки из своего бокала.