Девушка хихикнула, вспомнив какую-то элегантную скабрёзность, до которых мадам Левашова была большая любительница и мастерица. Битого жизнью мужика умела в краску вогнать, не меняя тональности голоса и надменно-аристократического выражения лица. Людмила очень любила наблюдать за их с Майей Ляховой пикировками и до сих пор не знала, на какую из дам хотела бы походить.

Вадим лёг, Людмила тут же накрыла их обоих лёгким одеялом до самых плеч. Он чуть подвинулся, ощутил её вправду холодную ногу.

– А ещё к теплокровным принадлежишь, – попрекнул он, – никакой саморегуляции. Так и до комнатной температуры дойти можно…

– Зато ты горячий. И здесь у нас несовпадение…

– Или – взаимодополнение. Зимой я тебя греть буду, летом ты меня охлаждать…

– Далеко заглядываешь, командир, – со странной интонацией сказала Вяземская.

– Правда, что бы тебе такое рассказать? – как бы пропустил мимо ушей её слова Фёст, поглощённый сейчас борьбой с самим собой. Ему, впервые оказавшемуся с ней рядом, с обнажённой, под одним одеялом, вдруг очень захотелось обнять подругу, «всю», как сказано в одном известном романе, но это означало бы непоследовательность и уступку низменным инстинктам. До этого всю свою жизнь он умел властвовать над ними и ни разу не совершил опрометчивого шага, поставившего бы его в безвыходное (с точки зрения Ляхова) положение. У Секонда, обладавшего аналогичным характером и принципами, всё случилось раньше, но только потому, что ему в его мире встретилась Майя. С такой девушкой он тоже без колебаний связал бы свою судьбу, отказавшись от уже несколько опостылевшей свободы. Что ж, ему своей Майи не попалось, зато нашлась подпоручик Вяземская. Вновь обращаясь к одесскому языку: «Это две большие разницы».

Фёст отчётливо понимал, что с Людмилой его выбор будет окончательный. Никаких либерально понимаемых свобод, «прав личности» и вариантов развода «под настроение». Отчего так – он не вдавался в онтологические дебри, просто знал и всё. А в этом случае действительно никак нельзя поддаваться инстинктам и эмоциям.

Вадим чувствовал, что сейчас от него не потребуется ни просьб, ни обещаний, протяни руку – и всё случится само собой, но ещё отчётливее представлял, что совершенно не знает, как будет утром. В любом варианте – ощущение чего-то неестественного. Трудно принимать решение, зная, что оно может связать тебя с этой достаточно малознакомой ещё девушкой на сотню, а то и больше, лет. Впрочем, почему малознакомой? Чем и хороши валькирии, что характер, принципы, эмоциональный и интеллектуальный уровень каждой ясны сразу. По крайней мере – нескольких недель общения хватает, чтобы больше не опасаться неприятных неожиданностей. Прямо как евангельскими принципами каждая руководствуется: «И пусть слова ваши будут да – да, нет – нет, а остальное от лукавого». То есть риск нулевой – через энный отрезок времени осознать, что женился на глупой, жадной и стервозной бабе, гулящей вдобавок.

Это Фёсту ещё при одной из первых длительных стажировок в новозеландском Форте Росс объяснила Сильвия, на своём и Ирины Владимировны примерах. Что вот, мол, какими они от природы получились, такими и будут до неблизкого конца своих дней. Одна – почти патологическая однолюбка, вторая – «казанова в юбке», условно говоря. И ничего в этом изменить нельзя, либо смириться с тем, что досталось, или искать себе женщину за пределами их «серий». Тогда Сильвия вроде бы совсем не догадывалась о возможности появления в этом мире своих «младших сестёр», рассказывала просто так, чтобы новый кандидат в члены Братства полностью ориентировался в окружающем, чётко усвоил границы позволенного и возможного, в том числе и в отношении женщин, которые его окружают.

Вадим понимал, что теперешние его мысли и рефлексии совсем неуместны, всё давным-давно определено естественным ходом событий, и после той ночи на подмосковной даче Шульгина им с Вяземской предстоит быть вместе, но упрямо продолжал считать, что время не пришло. Как будто действительно должно случиться нечто особенное…

– Да не терзайся ты так, – прошептала Людмила, слегка отодвигаясь. – Будь самим собой, и ничего больше. Я тебя выбрала, и никакие твои поступки уже ничего изменить не могут…

Парадоксально, но сейчас Вадим удивился и даже слегка расстроился, если это определение подходит к данному случаю: все внешние данные Вяземской говорили о том, что она должна отличаться пусть и не взрывным, но вполне развитым темпераментом. Ему казалось, что девушка более холодного типа едва ли сумела бы так убедительно и непринуждённо разыграть экспромтом перед милицией и чекистами роль лишённой предрассудков красавицы весьма облегчённого поведения. Не только он, но и посторонние, озабоченные совсем другими проблемами «правоохранители» мгновенно ощутили исходящую от неё мощную эротическую ауру, и психологическую, и гормональную. Это ведь не сымитируешь, как нельзя произвольно (без специальных средств), изменить собственный запах.

А сейчас мало, что сама она была абсолютно асексуальна в словах и движениях, так и на него действовала как ингибитор. Учиться ему ещё и учиться понимать свою возлюбленную. Если этому вообще возможно научиться. Насколько легче и проще с этим делом у брата-аналога Секонда. Уж его жена понятна насквозь, хотя и изображает из себя то девочку-простушку, то роковую женщину-вамп. Жаль, что он не встретил Майю раньше Секонда. И ничего ведь в таком парадоксе странного нет – лежит в постели с любимой девушкой и жалеет, что не полюбил другую. Это как раз подтверждение того, что он и Секонд – одно и то же. Это сейчас они расходятся всё дальше (бытие определяет сознание), а два года назад они могли навещать Майю через день, и она бы не заметила разницы.

Усмехнулся про себя, вспомнив вполне дурацкие слова некогда весьма популярного хита «Ах, какая женщина, мне б такую!».

Но Люде он сказал другое, более соответствующее теме:

– Ага. Как одна наша певица в своё время обещала: «И совсем твоею стану, только без тебя…»

Вяземская негромко хмыкнула и демонстративно отвернулась лицом к стене.

– Всё. Спи. Завтра тоже будет день, а могло и не быть…

Утром Президент проснулся довольно рано и сначала даже не понял, где он находится, потом сразу вспомнил и удивился, что чувствует себя более чем нормально. Не столько даже физически, как эмоционально.

Только что вставшее над крышами невысоких домов напротив солнце своими ещё почти горизонтальными лучами попало на скошенные у кромок грани толстого, «под хрусталь» оконного стекла. Словно в призме свет рассыпался на все тона спектра, на потолок упала алая полоска, а прямо в глаза вонзилась изумрудно-зелёная искра.

И отчего-то вспомнилось очень раннее детство и почти такое же солнечное утро, и даже будто зазвучала где-то далеко песня из старого репродуктора: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся советская земля…» Эта мелодия тогда наполняла его какой-то бодростью, оптимизмом, высокопарно выражаясь – верой в будущее.

Вот и сейчас такое ощущение, словно вчера не случилось ничего экстраординарного, а сам он никакой не президент, хоть страны, хоть корпорации, а самый обычный человек, каким был всего лет десять назад и не помышлял ни о какой карьере, кроме научной. Жаль, что нет под рукой толстого зелёного двухтомника Платона, чтобы открыть на любом месте и прочесть определяющий настроение и направление сегодняшнего дня отрывок вечной истины, как он давно уже привык делать, начиная новый день. А вот сейчас этого не хватало…