«Возможно, — отвечал он, — но это будет там и потом, а есть здесь и сейчас! И я хочу, чтобы здесь и сейчас моя любимая женщина была здорова!»

Однажды, читая Новый Завет, Глеб поймал себя на мысли, которую решил сформулировать. Любите, люби, возлюби — вот лейтмотив всех его речей.

«Возлюби ближнего, как самого себя». А любим ли мы себя?… Может, с этого и начать? А что есть я, и за что я могу любить или не любить себя? Если я красивый, здоровый и успешный — мне проще. А если нет?…

Тогда пришла мысль о том, что истинная любовь должна быть безусловной. Всё остальное — не любовь. Всё остальное — торг.

Как любить, не оценивая? А вот так: «не суди!». Это стало ключом.

Но в церкви все только и делали, что судили. Поступки и одежду друг друга, обычаи и обряды братьев-христиан других конфессий… Что уж говорить о «неверных» — о мусульманах, буддистах, язычниках!.. — те просто в грехе и ереси погрязли! Но какое право мы имеем говорить, думал Глеб, что они поклоняются сатане, что все мудрые книги мира не имеют права на существование после того, как появилась Библия?…

Когда он обращался к пасторам за разъяснениями, его тут же осаживали и рекомендовали «не задаваться вопросами, на которые мы не можем знать ответов здесь, на земле». Его засыпали цитатами из Библии, словно пытались зазомбировать, отключить его ум и способность думать и анализировать самостоятельно.

Маргарита поначалу тоже была против «мудрствований» зятя. «Будьте как дети» — напоминала она Глебу не раз слова Христа и поясняла: «Божье слово надо принимать чистым сердцем».

— Спасибо ей, — улыбнулся Глеб, — она натолкнула меня на мысль о том, что, в самом деле, нужно принимать слова бога сердцем, а не умом. Сказал Иисус: «по вере твоей будет тебе», вот и прими это! Веришь, что бог есть любовь, а любовь не может желать тебе болезни, значит, болезнь отменяется!

Между делом, Глеба пригласили на работу в частную клинику, где он познакомился с Германом. Они сблизились как коллеги и стали приятелями. Много времени они проводили в разговорах о духе и теле, убеждаясь, что все необходимые резервы для того, чтобы быть здоровым, и все необходимые для исцеления средства заключены в самом человеке. Вопрос только в желании и готовности человека быть здоровым.

Свои открытия Глеб нёс домой — жене и тёще. Жена принимала всё без сомнений. А Маргарита продолжала кутаться в уютные, не требующие сил на размышления, религиозные догмы, ограждая себя от свежего ветра новых духовных знаний. Она уже смирилась с болезнью Анны — по-новому, по христиански: «это крест мой за мои грехи!». «На всё воля божья» — сие заклинание стало чудодейственной пилюлей на все случаи жизни.

— Я вдруг начал понимать, — сказал Глеб, — что религия это хорошая психотерапия для тех, кто не верит в себя и свои силы. Такие люди ищут опору на стороне. Кого-то, на кого можно возложить ответственность за всё, что происходит в твоей жизни. «На всё воля божья!» Успех, процветание — так угодно богу. Поражение, болезни — так угодно богу — ему же видней. Даже твоё собственное воссоединение с Богом совершили за тебя: получи и распишись! Очень удобно. А дальше и того проще: принимай всё как волю свыше и не ропщи, а радуйся!

Анна не хотела радоваться своей болезни. Глеб тоже не хотел.

Оба осознали, что всё необходимое для здоровья и радости, кроется внутри нас, а не вне. Все способности и возможности даны каждому из нас при рождении, а не преподносятся добрым боженькой на блюдечке за хорошее поведение или красивую молитву. И «спасение» так называемое тоже в наших руках, и означает оно освобождение от непрощения, зависти, злобы, обиды и заполнение освобождающегося места любовью. Любовью не «за что-то», а «чтобы». Чтобы просто любить. Спасение и просветление отныне стали синонимами для них.

Маргарита вдруг осознала, что в попытке привязать к себе дочь, буквально программировала её на неподвижность. С младенчества Анна слышала от матери: не ходи туда, а то случится то-то; сиди дома, я сама схожу в магазин; побудь со мной, мы так редко бываем вместе; я тебя так люблю, что ненавижу тот день, когда ты выйдешь замуж и уйдёшь из дому… И тому подобное.

Анна откопала в себе обиду на мать за свою болезнь, за то, что та вовремя не нашла врачей, которые могли бы помочь.

Конечно, и страх матери, и обида дочери гнездились так глубоко, и были так надёжно прикрыты самоотверженной заботой одной стороны и безмерной благодарностью другой, что докопаться до корней зла было весьма нелегко. Когда обе осознали причины недуга, пришлось практиковать прощение и отпущение. И каждый сам себе, и друг другу мать и дочь постоянно напоминали о том, что всё в прошлом, что всё прощено и отпущено. Теперь, вместо того чтобы обеспечивать дочери покой и избавлять её от усилий, мать принуждала её двигаться. Дочь считала своим долгом как можно скорей избавить мать от чувства вины, и единственная возможность, которую она видела, это поскорей встать на ноги.

Глеб помогал обеим. Он приносил в дом книги, которые переворачивали иждивенческое сознание, воспитанное в советской «уверенности в завтрашнем дне» и закреплённое христианским «на всё воля божья».

Они оставили церковь — с благодарностью за полученные знания, как оставляют начальную школу, идя дальше и дальше по стезе образования. Долгое время, правда, они недоумевали: почему так противились пастора духовному росту своих «брата» и «сестёр»? Они приходили к ним в дом и вели душеспасительные беседы, убеждая «отречься от гордыни» и «смириться под десницу божью». А Глебу, Анне и Маргарите не хватало слов, чтобы объяснить им, что никуда они от бога не уходят, напротив — идут навстречу ему и всё больше и больше ощущают единство с ним, что отношения по схеме «раб — господин» сменились настоящей дружбой. Все трое с горячностью пытались приобщить к этому пути и своих пасторов, и друзей из прихожан. Но в конце концов, «еретиков» отлучили от церкви, а пастве запретили общаться с «заблудшими».

— Да вы же несли опасность! — Вставила Тамара. — Вы же подрывали основы веками возводившихся стен, отработанных механизмов манипуляции!

— Да… — сказал Глеб. — Наивные, мы понять не могли, почему мы так неугодны со своими открытиями… пока не осознали, что если для кого-то христианство — предел их духовных возможностей, потолок роста, то