Только под утро лейтенант понял, что таким образом Смаржевский проверял его, действительно ли он был связан с группой Залевского, или же пересказывает услышанное от кого-то другого. К счастью, нашлось несколько подробностей, которые убедили его, поэтому он признался, что с самого начала не доверял ни ему, ни Мазовецкому. Оказалось, он слышал, как во дворе, в его отсутствие, они говорили между собой по-немецки. И решил, что имеет дело с агентами гестапо.

Ну а что касается группы Залевского, то, как выяснилось, Смаржевский был связан с ней, а его дом даже служил когда-то майору Поморскому запасной явкой. Но настоящее доверие к Смаржевскому появилось у Беркута лишь тогда, когда тот сообщил, что недалеко от дома есть хорошо замаскированная пещера, которую польский разведчик превратил в одну из своих «полевых» баз. И еще он сказал, что слышал, будто капитан Залевский был связан с одним русским офицером по фамилии Беркут, чудом спасшимся из замурованного дота.

— Но и я ведь тоже не лейтенант Кранге, как написано в моих немецких бумагах, — сдержанно улыбнулся Андрей.

— Я это понял. Вы хотите сказать?…

— … Что перед вами и есть тот самый Беркут. Он же бывший комендант дота номер 120, замурованного фашистами в июле сорок первого, после долгих и безуспешных попыток взять его штурмом или вынудить гарнизон сдаться. А чтобы у вас не оставалось ни капли сомнения, могу со всеми подробностями поведать, как именно погиб майор Поморский. Вы ведь, наверное, слышали, что в последней своей операции он был вместе со мной?

— Слышал, но подробностей не знаю. А хотелось бы знать. Только теперь уже не воспринимайте это как проверку.

Если после той встречи Беркут ни разу не воспользовался ни домом Смаржевского, ни пещерой, возле которой побывал вместе с Мазовецким и хозяином дома, то лишь потому, что не представлялось случая. И не заставляла крайняя нужда. Да и лагерь отряда располагался довольно далеко от «замка». Но сейчас Андрею казалось, что сам Бог расщедрился тогда и на встречу с поляком, и на этот, казавшийся таким гостеприимно родным, дом.

— Кто там? — тихо спросили за дверью, и по голосу Громов сразу же узнал Смаржевского.

— Беркут, пан Смаржевский. Лейтенант Беркут. Откройте, если не хотите, чтобы я ночевал у вас под дверью.

— Матка боска! — послышалось в ответ. — Ты не можешь быть Беркутом.

— Перекреститесь и сплюньте через плечо. Но все-таки откройте.

— Но ведь Владислав сказал, что ты погиб.

— Какой Владислав? — в свою очередь допытывался Громов, пока старик возился с крючками и засовами, оберегавшими его обитую жестью и перехваченную стальными поперечинами дверь. — Мазовецкий, что ли?

— А так, пан поручик Мазовецкий, прошу пана.

— Он что, был здесь? Давно это было? Он у вас? — продолжал засыпать его вопросами Беркут, уже стоя на пороге, а потом, не снеся свойственной Смаржевскому интеллигентской медлительности, прорвался мимо него в дом, осмотрел темные комнаты и был ужасно огорчен, не обнаружив в них ни одной живой души.

— Мазовецкий ранен, пан Беркут. И находится в пещерке. Здесь ему опасно оставаться. Да и вам тоже.

— За домом следят?

— Не уверен. Однако предполагаю, что кто-то заметил Мазовецкого, когда он подходил сюда. Староста наведывался. Трижды. И каждый раз начинал издалека: ты, мол, живешь у леса… Не приходил ли кто? Не просился ли на ночь? Село наше так разбросано, что половина семей живет у леса. Здесь вокруг лес. Но ведь ходит он именно ко мне.

— Да, это аргумент… — помрачнел Беркут, понимая неуместность своего визита.

— …Кстати, сегодня вечером он приходил уже вместе с полицаем. Все осмотрели: дом, сарай, погреб, опушку леса обошли. А тут еще слух пошел, что в соседнем селе, по ту сторону леса, появилось довольно много немцев и румын. И даже пригнали несколько танков. Значит, готовится крупная операция против партизан.

«Против отрядов Иванюка и Роднина, — продолжил его размышления лейтенант, подходя к окну, из которого, освещенная тусклым сиянием месяца, просматривалась усыпанная огромными валунами опушка леса. — Если не разгромить, то хотя бы оттеснить от города, загнать в глушь. Как видно, пока ты скитался по лагерям и добирался до этих мест, ничего нового в тактике гестапо и сигуранцы не появилось».

— Вы сами найдете пещеру, пан офицер? — встал у него за спиной Смаржевский. — Или хотели бы переночевать в доме? Если настаиваете, можем рискнуть.

— Нет, рисковать не стоит.

— Правильно. Места в пещере — на четверых. Есть лежанки. Два автомата, пять гранат, пистолет и небольшой запас патронов… Какое-то время можно продержаться, даже в окружении.

— Для кого вы бережете эту пещеру, пан Смаржевский? Для каких целей? Только честно. Рассчитываете, что после войны польская разведка снова будет засылать сюда своих агентов? И вы станете ее резидентом? Залевский надеялся именно на это. И не скрывал. А его подземелье…

— Мне хорошо были знакомы и его подземелье, и его планы. Несбывшиеся планы, — вдруг совершенно иным, не вписывающимся в интеллигентную манеру, резким голосом прервал его Смаржевский. — Что же касается надежды стать резидентом польской разведки, господин красный офицер, то я уже был им. Думаю, теперь вам, союзнику, можно сказать и об этом. Тем более что вы и так уже знаете обо мне слишком много. Я — майор Войска Польского, кадровый разведчик, оставленный здесь, в глубоком подполье. Но об этом не догадывались даже ваши старые знакомые Залевский и майор Поморский.

— Как это могло произойти?

— Не стану вдаваться в подробности, скажу только, что они так и погибли, не узнав, что приказы, которые они получали через третьи руки, исходили не из заграничного центра, а лично от меня. И, не зная этого, пытались завербовать меня, привлечь к сотрудничеству. Меня это, конечно, умиляло. Вот так оно все было, лейтенант.

— Представляю себе эти сцены вербовки!

— Но теперь ситуация изменилась. Польша в руинах. Правительство в Лондоне. Польской разведки, очевидно, не существует. А майор Смаржевский (как вы понимаете, Смаржевский — не настоящая моя фамилия) забыт. И к тому же болен. Серьезно болен. Это самое страшное.

— Именно поэтому вы так откровенны со мной, пан майор?

— Отчасти да. В любом случае, мы теперь союзники. Не так ли?

— Естественно.

— А вы… тоже разведчик? Кадровый? Откровенность за откровенность, лейтенант.

— Никакого отношения к разведке. Обычный кадровый военный. Но потомственный, — улыбнулся Андрей.

— А я — потомственный разведчик. Как это ни странно, им был еще мой прадед. Правда, он работал на английскую разведку. А дед стал польским разведчиком еще в семидесятые годы прошлого столетия. Отец тоже. Он был резидентом в Литве. Вы ведь знаете, что государственные интересы Польши выходят далеко за пределы ее государственных границ.