class="p1">— Значит, вам странно, что женщина хочет что-то сделать без всякой явной корысти, без надежды на какие-то выгоды? Так или нет? — (Он промолчал, обхватив колени руками, уставившись в землю). — Джо, вы, наверно, решили, что я в него влюблена, да? — («Эге! Хочет украсть жениха у Си!» Маленький Роберт подполз еще ближе, песок набился у него за пазуху). — Ведь так, Джо?

— Не знаю, — угрюмо ответил он, и она спросила:

— С какими женщинами вы встречались, Джо?

— Наверно, не с такими, как надо. По крайней мере ни из-за одной я не страдал бессонницей, пока вас не встретил.

— Нет, вы не из-за меня не спите. Просто я случайно оказалась первой женщиной, которая делает то, на что, по-вашему, способен только мужчина. У вас были свои, твердые понятия о женщинах, а я их опрокинула. Права я или нет?

Она посмотрела на его опущенное лицо, некрасивое, надежное лицо. «Что они тут, всю ночь будут трепаться?» — подумал маленький Роберт. Желудок сводило от голода, везде противно набился песок.

Солнце почти зашло. Только верхушки деревьев были обмакнуты в затухающий свет, и там, где они сидели, тени обрели фиолетовую густоту, в которой еще раз прозвучала и смолкла песня дрозда.

— Маргарет, вы любили своего мужа? — спросил наконец Гиллиген.

В сумерках ее бледное лицо казалось невозмутимым. Помолчав, она заговорила:

— Не знаю, Джо. Должно быть, нет. Видите ли, я жила в маленьком городишке, и мне надоело все утро возиться по дому, а потом наряжаться, идти гулять в город, баловаться по вечерам с мальчишками, и когда началась война, я уговорила друзей моей матери устроить меня на работу в Нью-Йорке. Так я попала в Красный Крест — ну, знаете, помогать в клубах, танцевать с этими бедными деревенскими парнями, когда они приезжают в отпуск, растерянные, как бараны, ищут, где бы повеселиться. А в Нью-Йорке нет ничего труднее.

И вот как-то вечером пришел Дик (мой муж). Сначала я его не заметила, но когда мы потанцевали и я увидела, что он… ну, что я ему нравлюсь, я стала его расспрашивать. Он был в офицерском лагере.

Потом я стала получать от него письма, и наконец он написал, что перед отправкой за море приедет в Нью-Йорк. Я уже привыкла о нем думать, а когда он приехал, такой складный, подтянутый, мне показалось, что лучше никого нет. Помните, как было тогда — все возбуждены, все в истерике, словом, сплошной цирк.

И вот каждый вечер мы вместе обедали, потом танцевали, а потом сидели в моей комнатке до рассвета, курили и болтали до зари, всю ночь. Вы же знаете, как это бывало: все солдаты говорили про то, как они храбро погибнут в бою, хотя по-настоящему и не верили в это и не понимали, что это значит, и все женщины были заражены той же мыслью, как гриппом, — сегодня сделаешь, а завтра и не вспомнишь, да и вообще завтрашнего дня нет.

Понимаете, мы оба как будто понимали, что мы друг друга не полюбили навеки, но мы были очень молодые. Почему же не взять от жизни все, что можно? И вот, за три дня до отправки, он предложил мне выйти за него замуж. Такие предложения мне делал чуть ли не каждый солдат, с которым я была хоть немножко поласковее. Тогда всем девушкам делали предложения, так что и тут я не удивилась. Я ему сказала, что у меня были другие романы, и я знала, что и у него бывали другие женщины, но нас это ничуть не трогало. Он даже оказал, что во Франции, наверно, будет любить других женщин и что он вовсе не рассчитывает, что я тут без него буду вести монашескую жизнь. Словом, на следующее утро мы обвенчались, и я пошла на работу.

Он зашел за мной в кантину, где я танцевала с какими-то отпускниками, и все девушки стали нас поздравлять. Из них многие поступали так же, другие меня чуть поддразнили, что я слишком воображаю, оттого и вышла за офицера. Понимаете, нам столько раз делали предложения, что мы обычно не обращали внимания. Да и делалось это машинально.

Он зашел за мной, и мы стали жить у него в гостинице. Знаете, Джо, было так, как бывает в детстве, когда темно, а ты себе говоришь: и вовсе не темно, совсем не темно! Мы провели вместе три дня, а потом его пароход ушел. Сначала я скучала без него до чертиков. Ходила скучная, но меня и пожалеть было некому: столько моих подружек попали в такое же положение, на всех сочувствия не хватало. Потом я ужасно испугалась, что у меня будет ребенок и почти что возненавидела Дика. Но все обошлось, я продолжала работать и через какое-то время почти что перестала думать о Дике.

Опять мне делали предложения, и, в общем, я не так уж плохо проводила время. Иногда по ночам я просыпалась, и мне хотелось, чтоб Дик был со мной, но постепенно он стал для меня каким-то призраком, вроде Джорджа Вашингтона. А потом я просто перестала без него скучать.

И вдруг я начала получать от него письма, в которых он меня называл своей любимой женушкой и писал, как он без меня скучает, ну, и всякое такое. Тут опять все началось заново, и я стала писать ему каждый день. А потом я поняла, что писать мне надоело и что я уже не жду этих ужасных тонких конвертиков, которые к тому же прочел цензор.

Больше я ему не писала. И как-то получаю от него письмо, и он пишет, что не знает, когда сможет написать, но постарается написать поскорее. Наверно, их тогда отправили на фронт. Дня два я думала, а потом решила, что для нас обоих будет лучше, если мы просто разойдемся. Я села и написала ему обо всем, пожелала счастья и просила пожелать и мне всего хорошего.

И тут, когда он еще не успел получить мое письмо, пришло официальное извещение, что он убит в бою. Письмо мое он так и не получил. Он погиб, веря, что между нами все осталось по-прежнему. — Она замолчала, ушла в себя. Сумерки сгущались. — Понимаете, мне все кажется, что я с ним поступила нечестно. И теперь, наверно, я стараюсь как-то искупить свою вину.

Гиллиген почувствовал, что он устал, что ему все безразлично. Он взял ее руку, приложил к своей щеке. Ее ладонь повернулась, погладила его и опустилась. «Ага, за руки держатся», — злорадствовал маленький Сондерс. Она