Я весь день подавляю искушение размазывать Самеролла по стенке, что нередко позволяю себе чаще, чем следует. Ведение перекрестного допроса сродни искусству, и прекратить его, набрав нужные очки, – составная часть высшего мастерства юриста. Но я его еще не достиг, потому что мне ужасно хочется продолжить добивать Самеролла, хотя он уже и так повержен.

– Мне кажется, с этим свидетелем можно заканчивать, – мудро замечает Даг.

Он прав, и я сообщаю судье, что вопросов к Самероллу больше не имею. Следующим свидетелем вызывается Скотт Кистлер, тот самый полицейский, которого ранил Даг Ренфроу. Первым его допрашивает Финни и делает все возможное, чтобы присяжные прониклись к нему сочувствием. Но на деле – и у меня есть подтверждающие медицинские отчеты – пуля лишь скользнула по его шее, и он отделался царапиной. В боевых условиях ему бы дали пару пластырей и отправили обратно на фронт. Но обвинение должно набрать на ранении очки, и Кистлер держится так, будто получил пулю между глаз. Они долго это мусолят, пока наконец не объявляется перерыв на обед.

Когда слушание возобновляется, Финни заявляет:

– Ваша честь, больше у меня вопросов нет.

– Мистер Радд.

Я поворачиваюсь к Кистлеру и громко спрашиваю:

– Офицер, это вы убили Китти Ренфроу?

В зале звенящая тишина. Финни поднимается с места с протестом.

– Мистер Радд, если вы… – начинает судья Пондер, но я перехватываю инициативу:

– Речь идет об убийстве, ваша честь, не так ли? Китти Ренфроу не была вооружена и находилась в своем доме, когда кто-то выстрелил и убил ее. Это настоящее убийство.

– Нет! – громко возражает Финни. – У нас на этот счет имеется закон. Блюстители порядка не несут ответственности…

– Может, и не несут, – прерываю его я. – Но убийство остается убийством. – Затем обращаюсь к жюри: – А как еще это назвать?

Трое или четверо согласно кивают.

– Прошу вас воздержаться от использования слова «убийство», мистер Радд.

Я делаю глубокий вдох, и все в зале тоже. У Кистлера такой вид, будто его привели на расстрел. Я возвращаюсь к свидетельской трибуне, смотрю на него и вежливо спрашиваю:

– Блюститель порядка Кистлер, в ночь рейда спецназа что на вас было?

– Прошу прощения?

– Не могли бы вы перечислить все, что на вас тогда было? Расскажите об этом жюри.

Кистлер с трудом сглатывает и начинает перечислять экипировку, оружие и так далее. Перечень длинный.

– Продолжайте, – прошу я.

– Трусы, футболка, белые спортивные носки, – заканчивает он.

– Благодарю вас. Это все?

– Да.

– Вы уверены?

– Да.

– Абсолютно?

– Да, я уверен.

Я смотрю на него как на отъявленного лжеца, после чего подхожу к столу с вещдоками и беру большую цветную фотографию, где Кистлер лежит на носилках на пороге отделения экстренной медицинской помощи в больнице. Его лицо хорошо видно. Поскольку этот снимок уже включен в список доказательств, я передаю его Кистлеру и спрашиваю:

– Это вы?

Он озадаченно смотрит и подтверждает:

– Да, это я.

Судья разрешает передать фотографию присяжным. Они долго ее разглядывают, затем возвращают мне.

– А теперь, блюститель порядка Кистлер, не могли бы вы рассказать, глядя на эту фотографию, что у вас на лице?

Он улыбается, явно чувствуя облегчение. Сущие пустяки.

– Это маскировочная краска.

– Ее еще называют «боевой раскраской»?

– Верно, у нее несколько названий.

– А какова цель этой боевой раскраски?

– Для маскировки.

– Это важный элемент, верно?

– Само собой.

– Он нужен, чтобы повысить безопасность людей на боевом задании, верно?

– Именно так.

– А сколько из восьми блюстителей порядка в ту ночь нанесли себе на лица черную боевую раскраску?

– Я не считал.

– Все наши блюстители порядка раскрасили в ту ночь лица черной краской?

Он знает ответ и уверен, что я тоже.

– Не могу сказать наверняка.

Я подхожу к столу и достаю толстую папку со свидетельскими показаниями, причем делаю это так, чтобы ему было видно.

– А теперь, блюститель порядка Кистлер…

Финни вскакивает с места и вмешивается:

– Ваша честь, я протестую. Он постоянно использует термин «блюститель порядка». Я считаю…

– Вы использовали его первым, – обрывает его судья. – Вы сами так выразились. Протест отклонен.

В конце концов мы устанавливаем, что свои лица черной камуфляжной краской разрисовали четверо полицейских, и к тому времени Кистлер уже похож на глупого подростка, играющего с цветными карандашами. Теперь пришло время отвести душу по полной.

– Скажите, блюститель закона Кистлер, вы любите играть в видеоигры, не так ли?

Финни снова на ногах:

– Протестую, ваша честь. Не имеет отношения к делу.

– Протест отклонен, – резко заявляет судья, даже не глядя на прокурора.

Полиция, похоже, уже начинает доставать судью Пондера своим враньем. Сейчас у нас на руках все козыри – что для меня большая редкость, – и я не знаю, как ими лучше распорядиться. Стоит ли ускорить процесс и передать дело на рассмотрение жюри, пока оно на нашей стороне? Или продолжить в прежнем режиме и постараться набрать как можно больше очков?

Набирать очки мне нравится гораздо больше, к тому же я чувствую, что присяжные на моей стороне и с удовольствием наблюдают, как полицейских сажают в лужу.

– А какие игры вам больше всего нравятся?

Он называет несколько игр – невинных и почти детских, – отчего выглядит переростком-пятиклассником. Они с Финни понимают, к чему ведут эти вопросы, и пытаются смягчить удар. Однако Кистлер этим делает себе только хуже.

– Сколько вам лет, мистер Кистлер?

– Двадцать шесть, – отвечает он с улыбкой, на этот раз честно.

– И вы до сих пор играете в видеоигры?

– Да, сэр.

– И на эти игры вы потратили не одну тысячу часов, верно?

– Наверное.

– И одна из ваших любимых – «Смертельное нападение-три», не так ли? – Для наглядности в моих руках внушительная стопка листов с его показаниями, данными под присягой, – я заставил его признаться, что еще в детстве он подсел на видеоигры и до сих пор их любит.

– Можно и так сказать. Да, – соглашается он.