Это было больно. Особенно слушать, как подруга рассказывает о том, как любит его. Они не ходили втроем – теперь только они и – она. Но чаще они без нее. Все так же гуляли, ходили в кино. Ей потом рассказывали – понравилось или нет.

Она понимала, что с этим надо что-то делать. Что сердце не выдержит, что оно сейчас взорвется, заполнив болью весь мир.

Взгляд у него стал грустный. Сам он уже не был так весел, а истории рассказывал все больше с печальным концом. Стал читать Уайльда и Метерлинка.

Она не выдержала, она ему все сказала. Что любит. Что не может смотреть, как они ходят вдвоем. Он кивнул, сказал, что знает. Что сам любит ее, но не может сделать больно подруге, что не в состоянии сделать выбор. Она плакала, он грустил. Подруга злилась. Впрочем, она уже не была подругой, они даже не здоровались. Все стремительно летело в пропасть, а он так и не делал выбора. Говорил, что любит, но продолжал ходить с другой.

Потому что не хотел ее обижать.

Постепенно боль внутри превратился в ледяной комок, в кусочек заколдованного зеркала, застрявшего в сердце. Но вынимать его оттуда никто не спешил».

Хорошо, что у современных телефонов нет экранов. Ира не видела лица Щукина, когда позвонила ему в воскресенье утром и попросила велосипед. Не видела, но хорошо представила.

– Мне надо кое-куда съездить. Я верну.

– Опять?

Он наверняка кривился, изображая всю глубину недовольства.

– Пешком ходить не пробовала?

– Это далеко.

– На автобусе.

– Всего на час.

– Пешком.

– Хочешь, поехали со мной.

– На багажнике?

– Больше не попрошу.

– Чего ты все не успокоишься?

– У меня осталась одна бабочка. Я принесу тебе, ты кому-нибудь подаришь.

– Отдай Сергеенко, она ее на завтрак съест. С майонезом.

Велосипед стал ее идефиксом. Пешком до улицы Хавченко дойти можно было. На велосипеде солиднее. И не так обидно, если она не застанет там черноволосую Лизу. Потому что именно ей хотелось показать фотографию. Уж она-то знает, с кем фотографировалась.

– А ты разве не в поход на Гималаи отправилась? – тянул время Щукин.

– Уже вернулась. Когда к тебе подойти?

Лешка застонал. Он не хотел давать велосипед. И конечно же, не хотел, чтобы Ира к нему приходила.

– Я никого не желаю видеть!

– Видеть необязательно.

– Оставьте меня в покое!

– Все претензии к Курбановой. Я не по этой части.

– И на том спасибо. А то вы когда влюбляетесь, становитесь такими непроходимо тупыми.

– Скажи это Ленке. Когда?

– Я ей это уже сто раз говорил, но она же дерево. Вас не пробьешь!

– Мне очень нужно.

– А мне очень не нужно!

– Я через полчаса буду у тебя.

И сразу положила трубку, чтобы не услышать в свой адрес еще пару неприятных слов. Впрочем, неприятные слова ее сейчас не трогали. Вчера в электричке она пережила настоящий ад – сначала падение в бездну самобичевания, кошмар ненависти ко всем и вся и, наконец, тупое равнодушие. Когда она переступила порог своего дома, то смогла добрести до кровати и упасть. Думала, не уснет, но сон мгновенно завладел ею. А когда проснулась, еще лежа в постели, поняла, что в этой истории нужна точка. И поставит она ее на улице Хавченко в бирюзовом особняке. Она покажет там фотографию и узнает, что это за человек. Идти пешком – нет! Только велосипед. И что она в него уперлась? Может, просто хотелось, чтобы кто-то помог? Хотя бы Лешка. Хотя бы велосипед одолжил. У него хорошо получалось помогать. Неназойливо так. Как бы случайно. Или на самом деле случайно?

Вариантов дальнейшего развития событий насчитывалось несколько. Лешка сбежит, дверь откроет его мама, и никакого велосипеда Лисова не получит. Или не сбежит, а с радостью на мордахе выдаст технику, еще и бантик повяжет. Он может ждать ее на улице с велосипедом. Или распахнет дверь и сообщит, что байк сам собой разобрался на запчасти. Все, кажется, других вариантов не предвиделось. По ходу она зачем-то вспомнила, как представляла себе поход на скальник, воображала, как все будут ее поздравлять с днюхой. Такого расклада, что придется возвращаться и что никто даже не вспомнит про ее праздник, не виделось и в кошмарном сне. Сейчас с Лешкой Ира понимала, что все будет не так, как ей хочется, но еще одной версии придумать не получалось. И как это жизнь ухитряется подстраивать так, что нормальному человеку в голову не придет?

Многоподъездный дом был сер и тих. Кодовый замок отключен. Войдя в холл, Ира услышала грохот. Словно дом, которому порядком надоели жильцы, решил уйти в себя, хлопнуть дверью и больше никогда не возвращаться. На лестничном пролете второго этажа сначала появился велосипед. Знакомый, с синей рамой. Над ним покрасневшая от натуги недовольная физиономия Щукина.

– Это ты мне?

– Себе!

Напирающий велосипед заставил отступить. Лешка прошел мимо.

– Свет вырубили. В лифт сядешь и застрянешь там на всю жизнь.

– Помочь! – Ира торопилась следом.

– Спасение утопающих дело рук самих утопающих!

Велосипед звенел и грохал на ступеньках. Шарахнула не закрепленная замком дверь.

– Ты куда? – побежала за уезжающим Щукиным Ира.

– А куда надо? – Лешка сделал большой круг и остановился.

– Ты мне даешь велосипед?

– Не даю. Садись. Довезу. Тебя одну отпускать нельзя, опять каблук сломаешь.

Ира с сомнением посмотрела на хлипкую конструкцию байка.

Сломается. А как не сломается, так погнется где-нибудь.

Лешка молчал. Он все сказал. Выбор теперь за ней. Наверное, он уже так кого-то возил, раз предлагает. Лику. Вряд ли Ленку.

– Улица Хавченко. Бирюзовый особняк.

Если она приедет с Лешкой, это даже будет лучше. При нем она не раскиснет.

Или лучше все же одной?

– Мы успешно боремся с трудностями, которые сами себе создаем, – тяжко вздохнул Щукин. К этой присказке он как-то особенно прикипел.

– Нет таких препятствий, которые мы не можем себе придумать, – парировала Ира. Злость подсказывала слова. Ну и память тоже не подводила. Кажется, эту фразу она слышала от Парщикова.

Багажник был не самым лучшим местом для сидения. Особенно когда велосипед летит по ухабистой дороге. Но стоять на месте нельзя. Движение – жизнь.

Лешка уверенно катил вперед. Руль особенно не вилял – значит, натренировал ноги, жук-плавунец.

– В тебе сколько килограмм? – Велосипед ехал все быстрее, подпрыгивая на неровностях и вылезших корнях деревьев.