Наша беседа с Мортимером завершилась не самыми вежливыми выражениями. Час спустя он написал мне письмо с извинениями, и с тех пор я ежедневно получаю от него письма, в которых он настоятельно просит, чтобы я вновь посетил Марию Клементи и провел с ней сеанс гипноза. Он предлагает мне большие суммы денег, но я от них отказываюсь. Сейчас он привлекает на свою сторону все больше людей, и я боюсь, что давление на меня усилится.

Короче говоря, дорогой мистер Гуделл, я очень прошу вас поделиться со мной своими соображениями на этот счет и дать совет, как мне следует поступить. У мисс Клементи нет семьи и, как оказалось, нет настоящих друзей, зато вокруг нее много таких людей, которые хотят эксплуатировать ее талант. Не могли бы вы мне помочь в этом деле, мистер Гуделл, или посоветовать, к кому мне следует обратиться за помощью? С нетерпением жду вашего ответа».

Я выругался и отложил письмо. Но, несмотря на мое раздражение, я ни минуты не раздумывал над тем, как же мне теперь поступить. Мысль отправиться в Лондон была очень соблазнительной. Я понимал, что мной движет любопытство, хотя и знал, что ехать мне туда не следует. Но поскольку ход этому делу дал именно я, то и проследить, как оно продвигается, — моя обязанность. Перед моим мысленным взором предстала Мария, которая, сидя на стуле, извивалась от боли, явившейся ей в воображении. Но что же подумает моя семья? Я приехал сюда со своей будущей невестой и вдруг, не далее как через неделю, покидаю ее? Что подумает обо мне сама Корделия, когда я оставлю ее одну с людьми, которых она едва знает, а сам я уеду в Лондон, позволяя вовлечь себя вновь в это грязное дело? «Нет, — решил я для себя, — мне нельзя никуда ехать. Просто не хочу, вот и все. Сегодня же вечером напишу Уиллеру письмо. В Лондон я не поеду».

С этой мыслью я поспешно вышел из комнаты и отыскал конюха, который ходил с моей лошадью на заднем дворе у конюшни. Я вскочил на спину моего старого доброго Родни — и только меня и видели.

Резвый галоп по полям под звуки охотничьего рожка развеял мрачные мысли, вызванные письмом Уиллера. Вскоре я догнал пеших, а затем поравнялся с всадниками, обогнал Флору, пришпоривавшую свою маленькую лошадку, и Корделию, ехавшую подле дочери с грустным видом. Не сбавляя скорости, я поднялся на небольшой холм и увидел охотников, пересекавших большое вспаханное поле, распростертое под ярко-голубым куполом неба. Впереди них я разглядел жавшуюся к кустам и метавшуюся в панике лисицу.

Мы пересекли еще одно поле и взяли курс прямо через наши угольные месторождения. Копыта цокали по утоптанной земле, когда мы проезжали мимо воротов и лебедок, поднимавших на поверхность раскачивающиеся корзины с углем, мимо мужчин с черными лицами и женщин в темной, мрачной одежде, просеивавших уголь через большие сита.

Миновав и эти два акра черной земли с маленькими лужицами, мы опять выехали на поля, а за ними, в перелеске, борзые наконец настигли преследуемого зверя, и дело было сделано. Но не успели мы собраться вокруг трофея, как собаки учуяли новый след, и вся компания вновь помчалась вперед, по долинам и холмам. В этот день мы настигли еще одну жертву и могли бы продолжить преследование, но начался дождь, который намочил как лошадей и собак, так и людей и спутал все следы, поэтому мы, вполне удовлетворенные, повернули домой, куда вскоре и прибыли, усталые и промокшие, но в отличном расположении духа.

И вот вскоре мы уже вновь сидели в гостиной, удобно устроившись у камина. Мои сестры, Корделия и миссис Фрейзер занялись шитьем. Через три дня у соседей намечался бал, так что не один подол нужно было подогнуть, не одну ленточку пришить, не одну оборку подогнать. Отец отправился в кабинет, а будущий муж Арабеллы сел вместе с нами, подавая дамам наперстки и иглы и исполняя все, что от него требовали. Я расположился в стороне и смотрел, как льет дождь за окном, как стекают капли по оконному стеклу. Окинув взглядом плоскую равнину, я вновь стал думать о письме Уиллера.

Возможно, Корделия прочитала мои мысли, ибо она подняла от шитья голову и спросила:

— Что так встревожило тебя в том письме, которое ты получил сегодня утром, Джонатан?

— Оно было от Уиллера, гипнотизера, — ответил я.

Мои слова, конечно же, сразу вызвали всеобщий интерес. На пути из Лондона мы все: Корделия, миссис Фрейзер и я, — договорились, что постараемся как можно меньше распространяться в Кеттеринге по поводу ужасного дела Франкенштейна. Однако информация о совершенном на него нападении сразу после убийства его жены и сына дошла, конечно же, и до этих мест. Так что теперь мне пришлось рассказать собравшейся компании следующее:

— Певица по имени Мария Клементи, которая, как вы, вероятно, знаете, может петь, но не способна говорить, присутствовала при нападении, совершенном на моего друга Виктора Франкенштейна. Многие врачи пытались вернуть ей дар речи, но потерпели фиаско, и последние надежды возлагались на гипнотизера, к которому обратились за помощью. В случае удачи она могла бы рассказать все, что видела во время нападения на мистера Франкенштейна.

— Опасные игры, — заметил Дадлей Хаит. Казалось, он произнес это случайно, как предсказание, ибо был по натуре добросердечным и простоватым помещиком и его больше занимали окружающие угодья, нежели те странные дела, что творятся в столице.

— Ну и как, — спросила Корделия, — рассказал ли он о своей встрече с мисс Клементи? Что из всего этого вышло?

Я отошел от окна и подсел к расположившейся у камина компании. Мне не очень-то хотелось говорить на эту тему. Здесь была Флора — она хмурила бровки над своими стежками, — а я не из тех, кто считает своей обязанностью готовить детей к трудностям жизни с раннего возраста. Я уже решил для себя, что не поеду в Лондон, а вместо этого напишу Уиллеру письмо. И вот теперь я начал понимать, как велик соблазн поехать. Так, наверное, чувствует себя человек, в крови которого начинает бродить какая-то болезнь. Однако я ответил всего лишь следующее:

— Результат нельзя назвать положительным. Уиллер не хочет предпринимать дальнейших попыток восстановить голос мисс Клементи. — И больше, несмотря на множество последовавших за этим любопытных вопросов, я не сказал ничего.

В тот же вечер я написал Уиллеру письмо, в котором советовал более не посещать Марию. Я обещал зайти к нему, когда в следующий раз приеду в Лондон.

Дождь лил и на следующий день, и весь день после него. Однако утро, наступившее вслед за этим, было ясным и свежим. Вечером предстоял бал у соседей, которого даже я ждал с нетерпением. Я поднялся рано и собирался пройтись до угольных разработок, чтобы переговорить с управляющим, как вдруг во дворик, где я, стоя у конюшни, ждал, пока оседлают мою лошадь, вышла служанка с письмом в руке. С упавшим сердцем узнал я витиеватый, цветистый почерк на конверте, подписанном голубыми чернилами. Я изо всех сил противился поездке в Лондон. Какие еще ужасы хочет передать мне Уиллер, преодолевая расстояние, которое пролегло между нами? Всякая надежда на то, что новости могут быть хоть в какой-то степени обнадеживающими, пропала, как только я прочел первые строки письма.