У Бенджамина Блеча и Роя Долинера по этому поводу можно прочесть вот что:

«С тяжелым сердцем Даниэле принялся за страшный и унизительный труд – он дорисовал набедренные повязки и ткани на тех образах шедевра своего учителя, которые считались непристойными. С этого момента началось «сокрытие» секретных посланий, которые Микеланджело оставил миру. Уже всемирно известная к тому времени роспись потолка Сикстинской капеллы тоже оказалась под угрозой изменения и уничтожения – она осталась нетронутой лишь по одной причине. Ни один человек не мог восстановить леса, сконструированные когда-то самим Микеланджело и представлявшие собой своеобразный футуристический «летающий мост», без которых работать с росписью на потолке, не закрывая капеллу для посетителей и не приостанавливая там службы на несколько лет, было просто невозможно. Шедевр Микеланджело был, таким образом, спасен благодаря неординарному инженерному таланту его создателя»240.

Несчастный Вольтерра! Совсем не так он мечтал войти в историю.

Несчастный Микеланджело! Он был вынужден смотреть, не имея возможности вмешаться, на то, как его собственный ученик закрашивал чудесные обнаженные тела персонажей его фрески. Как пишет Марсель Брион, «можно себе представить горькую усмешку, с которой он созерцал это осквернение, – усмешку человека с содранной кожей, чьи муки еще не кончились, и понимающего, что его ждут еще многие страдания из-за глупости и злобности людей»241.

В сложившихся обстоятельствах, закрывшись у себя в доме на Мачелло деи Корви, Микеланджело плакал от бессилия. Именно в те дни он дрожащей рукой написал:

Все его друзья умерли: Франческо Граначчи, друг детства Балдуччи, верный слуга Пьетро Урбино. отец и братья. дорогая его сердцу Виттория Колонна. А Томмазо деи Кавальери женился и стал отцом семейства.

Микеланджело в задумчивости поднялся, нужно было найти эскизы для площади Капитолия, для дворца Фарнезе, для церкви Сан-Джованни, для часовни Сфорца. Его отец скончался на девяностом году жизни, а значит, и ему оставалось жить лет пять, не больше.

Он рассыпал эскизы на своем рабочем столе: картинки, ворох иллюзий. За неимением детей он оставил на земле лишь каменные изваяния, похожие на него самого. Он взял несколько рисунков и бросил их в печь, затем еще и еще. Наконец Микеланджело с остервенением принялся охапками бросать в огонь свои поэмы.

После этого он оседлал коня и направился к маленькой церкви Санта-Мария дельи Анджели. В сумке у него были молоток и резец: он хотел еще поработать над тамошней «Мадонной»243, сделать ее такой же совершенной, как произведения самого Господа.

В церкви Микеланджело упал, потеряв сознание. Пришел в себя он лишь на рассвете следующего дня. После этого он кое-как добрался до дома, лег, дрожа от лихорадки, на кровать и попросил перепуганную служанку:

– Позовите Томмазо!

Вслед за этим он потребовал, чтобы ему принесли бумагу и перо, а потом в трех словах набросал завещание: он оставляет свою душу Богу, свое тело – земле, а имущество – племяннику Лионардо.

– Томмазо! Я хочу быть похороненным в церкви Санта-Кроче, рядом со своими.

Помешать стремительному ходу болезни было невозможно. Лихорадка и прожитые годы сломили отважного борца, и он перестал сопротивляться, отдавшись воле Божьей. Что же касается незаконченных произведений – да какое теперь все это имело значение.

Томмазо деи Кавальери тихо прикрыл глаза своего старого друга – необыкновенно красивого с этой своей густой сетью морщин, говоривших о сомнениях и страданиях его жизни. Пробило пять часов. Уже наступило 18 февраля 1564 года.

Тело Микеланджело было перевезено во Флоренцию, как он того и хотел, но при весьма неординарных обстоятельствах. Почему «неординарных»? Да потому, что похищение трупов – это уже что-то запредельное. С другой стороны, ведь это был вызов для Флоренции – организация похорон Микеланджело в римской церкви Святых Апостолов, построенной по заказу Сикста IV архитектором Баккио Понтелли, по проекту которого, кстати, и по заказу того же папы была сооружена Сикстинская капелла. Ведь это оскорбление – решение хоронить скульптора в Риме, в городе, где, как отмечает известный живописец Ренато Гуттузо, Микеланджело «замкнулся в своем пессимизме, отягощенном накопившейся горечью, страданиями и страшным зрелищем краха всего того, во что он верил»245. Ведь это было неуважение памяти великого художника – не посчитать его достойным упокоиться в самом Ватикане или даже в Пантеоне, где был похоронен тот же Рафаэль.

Во Флоренции люди, почувствовавшие наконец культурный и духовный долг перед своим великим гражданином, не смогли вытерпеть такого отношения. Они поспешно собрали средства, чтобы оплатить услуги лучших воров во всей Тоскане. И вот два «специалиста» отправились в Рим. Там, после захода солнца, они проникли в церковь, выкрали тело Микеланджело, обмотали его веревками и замаскировали под груду тряпья. Затем они положили его в телегу и во весь дух пустились обратно во Флоренцию, прибыв туда к рассвету.

Таким образом, как пишет Марсель Брион, «Флоренция силой завладела тем, в чем ей было отказано Римом»246.

А потом все флорентийские художники, скульпторы и архитекторы, знавшие Микеланджело, собрались перед его гробом, установленным на носилках и покрытым покрывалом, расшитым золотом. На покрывале лежало лишь простое распятие. В полночь самые старшие взяли в руки факелы, а более молодые подняли носилки. Толпа была так велика, что счастливыми считались те, кто мог, как Бенвенуто Челлини и Джорджо Вазари, «восславить себя, неся останки самого великого человека, которого когда-либо знало искусство»247.

Отметим, что в Санта-Кроче Микеланджело покоится рядом со многими великими людьми: с Галилео Галилеем, Никколо Макиавелли, Джоаккино Россини, Энрико Ферми и другими. Не правда ли, не самая плохая компания?..

«Микеланджело жил бурно и страстно, хотя и провел жизнь в одиночестве, – пишет итальянский живописец Ренато Гуттузо. – Его надежды терпели крах. Однако как истинный боец, пусть даже предававшийся порой унынию и отчаянию, он всегда был готов вновь воспрянуть духом, гордо снося удары, наносимые судьбой. Так жил и творил Микеланджело Буонарроти. Он вынес на собственных плечах всю тяжесть своего «железного» века»248.