Она сама определяла чувство, объединявшее их, как дружбу и вернейшую привязанность.

Биограф Микеланджело Марсель Брион совершенно справедливо называет его отношения с Витторией Колонна «душевной дружбой»210.

А как выглядела Виттория Колонна и была ли она красавицей?

Марсель Брион описывает ее так:

«Писатели того периода слишком много сказали нам о целомудрии Виттории Колонна, о ее уме и о ее таланте, чтобы не дать понять, что она вовсе не была красивой. Но она выглядела очень благородно и достойно, и все современники единодушно ее хвалили. Это компенсировало отсутствовавшую физическую привлекательность»211.

Надин Сотель, другой биограф Микеланджело, еще более категорична:

«Отсутствие физической привлекательности», «почти мужское лицо», «мужчина в женщине». Не правда ли, такие повторяющиеся харатеристики могут говорить лишь об одном. На современном языке это описывается схемой: долгое одиночество – привычка к самостоятельности – избыточная выработка чуждого женщине тестостерона – перестановка ролей на эмоциональном уровне – разбалансировка мужских и женских качеств – и т. д. Подобные «перевертыши» хорошо известны в психологии. Кстати сказать, такие «мужчины в женщине» часто находят себе партнерш-лесбиянок или «друзей» среди мужчин-гомосексуалистов.

Надин Сотель отмечает, что волевая Виттория Колонна «представляла для Микеланджело некую двоякую женственность»213. Эти слова можно понимать по-разному, но в первую очередь на ум приходит следующее. В каждом человеке есть суть мужская и суть женская. Природа дала людям два начала, и Микеланджело в данном случае любил не женщину, не женственность в Виттории, а ее двоякую суть.

После смерти мужа маркиза хотела уйти в монастырь, но папа Климент VII запретил ей это делать, и она довольствовалась тем, что стала вести полумонашескую жизнь рядом с монастырем. При этом она общалась не только с Микеланджело, но и со многими другими выдающимися людьми. В частности, она переписывалась с поэтом и драматургом Лудовико Ариосто (он воспел ее в своей поэме «Неистовый Роланд»), встречалась с реформаторами вроде проповедника Бернардино Окино и религиозного писателя Хуана де Вальдеса.

С Микеланджело, например, Виттория Колонна вела длительные дискуссии о фламандской живописи. Португальский художник Франсишку де Ольянда оставил книгу воспоминаний о беседах Микеланджело с маркизой ди Пескара. «Я наблюдал, – пишет он, – как в спорах она, словно военачальник, запасшийся хитроумным планом и осторожностью, идет на штурм неприступной крепости. А Микеланджело, подобно осажденному, проявляет чудеса изворотливости Но, в конце концов, победу одерживала маркиза. Впрочем, я и не представляю себе, кто бы мог оказать ей сопротивление»214.

Марсель Брион пишет:

«Маркиза ди Пескара и живописец Сикстинской капеллы были созданы друг для друга. С момента встречи с нею Микеланджело охватила неистовая страсть к ней, которая, вероятно, не была чувственной, потому что этой даме было уже сорок шесть лет, и она вовсе не блистала красотой, той физической красотой, к которой художник всегда будет чувствителен. Но существует и еще одна красота, которую он также умел ценить, – красота души, и его соблазнило именно это качество Виттории Колонна»215.

Другий биограф Микеланджело Огюст Ланно-Роллан называет его отношение к маркизе «гибридным чувством» между «двумя душами твердого закала»216.

Безусловно, это было взаимное чувство, но эта дружба, которой всецело отдался Микеланджело, могла быть лишь душевной. По убеждению Марселя Бриона, «целомудренная строгость и суровое вдовство Виттории Колонна, как и различие их положений, не допускали иной связи, кроме духовной»217. И еще один важный момент, хорошо знакомый психологам: их роднило слишком многое, чтобы плотский союз мог что-то добавить к их дружбе. А роднило их действительно многое: взаимное восхищение, общность понимания искусства и религии и т. д. Право же, таким отношениям плотский союз может только повредить.

Виттория Колонна писала Микеланджело такие письма:

«Великолепный маэстро! Ваша слава, которую приносят вам ваши добродетели, так велика, что я, возможно, никогда бы не поверила в то, чтобы каким-то образом можно было стать на время смертной, если бы в ваше сердце не проник этот божественный свет, который доказал нам, что такая долгая земная слава от этого не менее подвержена смерти. Таким образом, созерцая на ваших картинах доброту того, кто создал вас уникальным мастером, вы узнаете, что своими писаниями, уже почти мертвыми, я воздаю благодарность только Господу, потому что, описывая их, грешу перед ним меньше, тем более что теперь не делаю этого на досуге»218.

И Микеланджело отвечал ей не менее экзальтированными строками:

«Нет никого, о женщина, кто мог бы подняться до твоего сверкающего нимба, если бы к нему не пришли на помощь твое смирение и твоя учтивость, так долог и изнурителен этот путь. Расстояние между нами неуклонно увеличивается, мое мужество слабеет, я начинаю задыхаться на полпути. Да парит твоя красота, несмотря ни на что, в высших сферах, потому что именно при этом она очаровывает влюбленное сердце, жадное до всего редкого и возвышенного. Но чтобы я смог насладиться твоим расположением, умоляю тебя, спустись ко мне. Я нахожу удовольствие в мыслях о том, что твое проницательное пренебрежение прощает мой грех, состоящий в смиренной любви и в ненависти за то, что ты так далеко от меня»219.

С некоторых пор она жила в уединении в Витербо, небольшом городке к северо-западу от Рима, и их с Микеланджело переписка воспринималась ею как один из чудесных даров, способный смягчить горечь ее одиночества.

Но пока Микеланджело писал, а Виттория Колонна молилась, ее враги действовали. Папа Павел III, принадлежавший к семейству Фарнезе, а значит, к тем, кто был традиционно враждебен линии, от которой происходила маркиза ди Пескара, конфисковал ее собственность. Теперь от былого богатства набожной вдовы остались одни лишь руины. Ее бывшие знакомцы, опасаясь впасть в немилость заодно с нею, отвернулись от нее. Но Микеланджело и еще несколько верных друзей не оставили Витторию.

В 1529 году она возвратилась в Рим и следующие несколько лет провела в разъездах между ним, Орвьето и другими местами. В 1537 году она поселилась в Ферраре, а потом ушла в монастырь Санта-Анна в Риме, где, как утверждает Огюст Ланно-Роллан, «полностью посвятила себя Богу»221.