Нельзя сказать, чтобы она завидовала тем сестрам, что умели исцелять раны, но время от времени, особенно по молодости, в душе монахини то и дело вспыхивали костерки обиды. Почему Всевышний так разборчив в своих дарениях? Кому-то отсыпает с лихвой, а кого-то обходит даже тенью милости. Юная Лионелла, мечтающая о подвигах во славу господню, не сразу примирилась с тем, что на ее долю остаются дела куда как скромнее. Правда, потом, когда многие ее сверстницы, наделенные даром, погибли в боях или растратили всех себя на исцеление раненых воинов, монахиня избавилась от своей зависти. Как ей казалось, избавилась насовсем, но видеть, как совсем близко от тебя дитя, толком не понимающее, что творит, совершает чудеса…

Сестра Лионелла сделала шаг назад, в тень нависающей крыши амбара.

Нет-нет, все справедливо. Девочка обделена тем, что доступно многим, и ее дар — словно искупление чьих-то ошибок. Но Отец небесный, почему же так щемит сердце? Надо пойти за ней, помочь, поддержать, потому что сейчас малышка наверняка лишилась многих сил, вот только ноги не хотят идти. Упрямятся, словно сами по себе на что-то обижаются.

Монахиня стиснула кулаки.

Ну уж нет! Прочь зависть. Прочь сомнения. Если страждущему нужна помощь, ее нужно оказать.

Сестра Лионелла качнулась, собираясь сделать шаг, но в этот миг одна крепкая ладонь плотно прижалась к губам монахини, а другая потянула туда, где тень становилась все гуще.

— Будьте спокойны, — шепнул кто-то в самое ухо Лионеллы, еще крепче сжимая странные объятия.

Голос показался монахине знакомым, но даже если бы не прозвучало ни единого слова, старуха не посмела бы пошевелиться. По двум причинам. Во-первых, тело, к которому ее прижало, было упругим, сильным и, несомненно, мужским, а во-вторых, то, чему Лионелла минуту спустя стала свидетельницей, выглядело пугающим.

Белое сияние внутри дома быстро погасло, но вместо криков радости и благодарения, которым полагалось бы прозвучать, повисла тишина. Можно было бы сказать, мертвая, если бы в конце концов она не оказалась нарушена всхлипываниями исцеленного ребенка. А вот его родители по-прежнему хранили молчание, и очень скоро стало понятно, почему.

Из дверей дома вышли двое. Вернее, один человек вывел другого. Первый был одет в неприметные серо-коричневые лохмотья, скрывающие очертания фигуры и половину лица, а второй с ног до головы закутан в широкий плащ и перетянут веревкой. Из-под плаща виднелись сапожки, очень хорошо знакомые Лионелле, потому что и она сама, и десятки ее сестер в аббатстве носили точно такие же.

Похититель, подталкивая перед собой добычу, направился к лесу и вскоре исчез за деревьями, уводя Эвиэль незнамо куда. Та рука, что лежала на месте бывшей талии монахини, убралась первой, та, что закрывала губы, помедлила, и снова раздался шепот:

— Вам лучше не торопиться с возвращением в аббатство.

А потом Лионелла почувствовала, что рядом уже никого нет. Она хотела было оглянуться, но пожурила сама себя за излишнее любопытство. Да и становящийся все требовательнее плач младенца, доносящийся из дома, звал к себе сильнее, нежели поиски незнакомца, который, как бы то ни было, уберег старую женщину от встречи с разбойником.

* * *

Конрад не собирался кого-то спасать, но когда услышал звуки падения тел, явно уже бездыханных, подумал, что негоже омрачать ясность наступившего дня еще одной смертью. Благодарение Всевышнему, старуха оказалась понятливой и не стала привлекать к себе внимание заговорщика, похитившего послушницу. Хотя знай сквайр заранее, кого наметили в жертву, никаких обрядов не состоялось бы вовсе.

— Что вас задержало? — спросил инквизитор, когда Конрад вернулся под сень леса.

— Смотрел, остался ли кто-то в живых.

— И как? Остались?

Вместо ответа сквайр мрачно поинтересовался:

— Сколько грехов вы готовы отпустить самому себе?

Иоганн хохотнул, впрочем, заботясь, чтобы смешок не прозвучал громче звуков леса.

— Вы об этих селянах? Полноте! Возможно, они вовсе не убиты. Вы ведь не заходили в дом, верно?

— Не думаю, что человек, вступивший в сговор с нежитью, дрогнет перед тем, чтобы отнять пару лишних жизней.

— И все же, не заходили?

Конрад угрюмо кивнул.

— Так не оплакивайте их заранее. А кстати… что вы вообще делали на том дворе? Можно ведь было и отсюда наблюдать за происходящим.

— Я хотел быть уверен, что все происходит как…

— Как надо, не сомневайтесь!

— Почему она? — спросил сквайр, и для того, чтобы сменить тему живых и мертвых, и потому, что и впрямь не понимал причин выбора, павшего на блаженную послушницу.

Инквизитор скучно зевнул:

— Она как нельзя лучше подходит под условия проведения обряда. Проще говоря, настолько лишена разума, что легко примет в себя чужую душу.

— И что потом?

— А потом ничего не будет, — улыбнулся монах прислушиваясь к удаляющемуся шуму, который не могла не наделать Эвиэль.

— Девушка умрет?

— Вчера вас не заботила ее судьба. Что-то переменилось?

— Вчера я не знал, кого вы решили отдать заговорщикам.

Инквизитор насмешливо качнул головой:

— Поверьте, это наилучший выбор. Она даже не поймет, что происходит.

Да, не поймет. Отправится на заклание, уверенная, что все, что делается с ней, назначено господней волей, тогда как на самом деле…

— Да будет вам сожалеть! Лучше взвесьте сами: одна жизнь против сотен. Если бы мы не отдали ее, могли бы погибнуть многие другие.

Конрад рассеянно кивнул, отмечая про себя, что многие уже начали гибнуть. К примеру, та супружеская пара, что невзначай подвернулась убийце под руку. Убийце, скрывшему лицо под маской, но легче легкого узнанному сквайром по небрежно-размашистым движениям.

* * *

Проще и быстрее было бы нести на себе норовящую все время упасть девицу, но Марк не хотел тратить заранее все силы, предназначенные для обряда. Вернее, для того, чтобы помешать кому-либо или чему-либо нарушить намеченные планы.

Как и ожидал охотник, захватить послушницу оказалось делом одной минуты. Правда, пришлось очистить дорогу от мешавшихся под ногами селян, но они легли под нож покорнее, чем ягнята. Оставался еще младенец, на которого рука почему-то не захотела подниматься, и старуха, которая пришла в деревню вместе с девицей, но искать ее на дворе было некогда, да и ни к чему.

Наверное, отошла по надобностям плоти в ближайшие кусты или присела где-нибудь отдохнуть да и задремала. В любом случае, если бы она видела похищение, то непременно выдала бы себя голосом или еще чем, а так все осталось спокойным.

Послушница тоже молчала. Всю дорогу. Ахнула только, когда Марк развернул полотно плаща и в небесно-голубые глаза ударил яркий свет.