кино по рассказу Ивана Сергеевича Тургенева «Муму» и вот решился, наконец, представить заявку на «Мосфильм».

— Отличный проект, — уныло сказал мне продюсер. — Но под вас спонсор деньги не даст.

— Зачем под меня?.. Пускай даст под Тургенева.

— И под Тургенева не даст. Спонсор Тургенева не читал.

— Пусть почитает, — выразил я надежду и представил, как вхожу в банк, а там вся работа приостановлена, служащие сидят перед своими компьютерами и по разным углам читают все как один «Муму».

Через полгода примерно продюсер с огромным трудом нашел спонсора, который, не читая Тургенева, но пробежав глазами заявку, дал согласие профинансировать, как он выразился, «русское кино».

— Но с одним условием.

— Каким?

— Герасима должен играть американец. Дуглас Пэйджер. Звезда Голливуда.

— Это еще зачем? — наивно воскликнул я.

— Не спорьте. Иначе он денег не даст.

Через неделю продюсер сообщил о новом требовании спонсора:

— И эту… старую барыню на вате… тоже будет играть Джессика Парш.

— Это еще кто?.. Тоже из Голливуда?

— Нет, но она снялась в ста сорока восьми фильмах.

— Что-то не слышал про нее ничего, — признался я.

— Ничего удивительного. Она снималась в ста сорока восьми порнографических фильмах. И сейчас на пенсии. Свободна. И очень хочет.

Я стиснул зубы и спросил:

— Надеюсь, собачка хотя бы будет русская?

— Да, конечно. Но спонсор настаивает, чтобы вы снимали его личного бульдога.

— Муму — не бульдог. Муму — дворняга, — вежливо показал я знание Тургенева.

— Загримируете, — сказал продюсер, и я понял, что он не шутит.

Еще через полгода к нам в Москву приехал сам Дуглас Пэйджер, а с ним шесть поваров, девять парикмахеров и четырнадцать телохранителей. Он прочитал сценарий и сразу стал отказываться от роли.

— Ему не нравится, что Герасим немой, — объяснила переводчица. Он не хочет играть без слов.

— Скажите ему, что в этом вся прелесть образа, — попытался я переубедить американского актера.

— Он говорит, что давно, очень давно хотел приехать в Россию… Тут водка… икра… хорошие девушки… Но актер его уровня… имеется в виду уровень его гонорара. — уточнила переводчица. — не может быть на экране так много времени не произносящим ни слова.

— Что делать?.. Так написано у автора!..

— О’кей… Я согласен играть, если Херасим будет немой, но — голубой, — сказал Дуглас.

— Соглашайтесь! — прошипел продюсер. — Иначе вы сорвете проект!..

Не успел я что-либо ответить, как на съемочной площадке появилась Джессика Парш — ее привезли прямо с аэродрома. И не одну, а с вагоном ваты, которую она в благотворительных целях привезла с собой в Россию.

— Это что еще за безумие?! — схватился за голову я.

— Вы же сами говорили, что ее героиня — старая барыня на вате. Вот она и привезла то, что вы передали ей по факсу о роли. Она добрая и хочет как-то помочь всем нам и России в трудную минуту нашей истории.

Тут выскочил незагримированный бульдог и укусил Джессику за ногу.

— Какая милая собачка! — воскликнула она. — Какая страстная!.. Как она меня любит!..

И с этими словами тоже отказалась от роли, мотивируя это тем, что ее гуманные убеждения не позволяют участвовать в картине, где живое существо должны утопить.

— Умоляю вас, не спорьте!.. Только не спорьте! — завизжал продюсер.

Вечером за товарищеским ужином в «Метрополе» (за все платил спонсор) я попытался втемяшить Дугласу свое понимание роли Герасима.

— Он очень сильный. Это невероятной физической силы человек, — сказал я.

— О’кей, — сказал Дуглас, вяло жуя осетрину по-московски. — Я много играл суперменов.

— Это не супермен вовсе. — пытался уточнить я. — Это духовный…

Он не дал мне договорить. Не дослушал. Встал и повел старушку Джессику к себе в номер.

Наутро она согласилась продолжить работу.

— Вот видите! — ликовал продюсер. — У них своя нравственность, свое представление о профессии… Главное, их не вспугнуть. Пусть работают.

И мы работали. Мы сняли полкартины. И сняли бы еще…

Но тут у спонсора вдруг кончились деньги, и съемки приостановились. Артисты разъехались. Бульдога разгримировали и отвезли домой.

Все застыло. Омертвело. Я спросил:

— Когда будут деньги?

— Не надо было осетрину в «Метрополе» жрать, — грустно заметил продюсер, но в его словах не было упрека, поскольку он сам участвовал в пиршестве.

Наконец через год спонсор опять дал деньги на «русское кино».

— Но с одним условием.

— Каким?

— Все едем в Ниццу и снимаем там.

Я выкатил глаза:

— Heim нужен пруд. Обыкновенный пруд в средней полосе России и лодка.

— Посмотрите на него!.. Корчит из себя гения, а на людей плюет. Ему предлагают экспедицию на

Средиземное море, а он хочет всю группу утопить в пруду Нечерноземной полосы!

Меня посчитали врагом, идиотом, сумасшедшим, все техники и операторы выступили против, потому что всем хотелось покупаться зимой в Средиземном море…

— Черт с вами! — согласился я.

Но съемки все равно были сорваны, потому что ни Парш, ни Пэйджер в Ниццу уже не поехали. У этой паршивки возникли совсем другие творческие планы — она начала сниматься в сто сорок девятом порнофильме с участием целой своры спасенных лично ею собачек, а супермен Дуглас получил роль со словами в новом голливудском боевике под названием «Транквилизатор».

— Не беда, — сказал весело наш спонсор. — Поедем в Италию. Перепишите сценарий на Марчелло Мастроянни.

Я тотчас сделал из Герасима итальянского крестьянина Герасимино, а действие перенес из-под наших сосен под оливы Неаполя. Муму переименовали в Чичи. Синьору барыню сделали главой мафии и утопили в бассейне.

К несчастью, Марчелло отказался участвовать в съемках, поскольку уже спел «Очи черные» в другом российском фильме.

Пришлось снова загонять группу на родину и снимать кино без звезд, без бульдога, в тургеневских местах и с дворнягой.

Как ни странно, картина вышла классная и мы получили за нее в этом году первую премию на фестивале «Русские сезоны в Китае».

Ипподром

Никогда раньше не бывал я на ипподроме, а тут дружок мой Витя позвал, и я откликнулся. Стоял я в первом ряду у бровки. Витя говорит:

— Сейчас объявят старт. Будем делать ставки. А я, конечно, не понимаю, о чем это он. Ставка вроде была у Гитлера в Виннице. Пока я об этом вспоминал, Витя говорит:

— Давай деньги. Я на тебя поставлю, а ты стой здесь.

Тут только до меня дошло, что ставка — это деньги, которые я вижу в последний раз. Я отдал Вите все, что только у меня в карманах было, и хотел поглазеть по сторонам, да не успел: вижу, у меня шнурок на ботинке развязался. Я нагнулся, чтоб его завязать. Вдруг чувствую — на меня