— Всё у меня есть, только денег на кино нет. У тебя как там со знакомыми олигархами?

— Кроме тебя никого, — засмеялся Валентин.

— Жаль, — совершенно серьёзно опечалился Воскресенский, — И у меня нет. Не с теми мы дружим. Не с теми и не по тому поводу.

— Как можно дружить по поводу? — удивился Валентин. — По поводу — это уже не дружба, а пользование.

— Брось ты. Все друг другом пользуются. Чем больше пользы, тем крепче дружба.

— Хорошо, а у нас как с тобой?

— У нас с тобой тоже польза. Я с тобой дружу, потому что вы с Ольгой мне не даёте сойти с ума и слушаете мое нытьё. Кстати, я ценю, не думай. Ты со мной дружишь, потому что тебе со мной интересно. Я прекрасный собеседник и душа компании.

— Мне кажется, что это не повод.

— Это повод, но это не тот повод, по которому сейчас принято дружить. Например, повод — это когда есть общий интерес по поводу огромных денег или в одном клубе по утрам в теннис игра, или общий бизнес, связи, возможности. Мы с тобой дружим, потому что у нас равные возможности, хотя у меня есть машина, а у тебя нет машины. Но ты, чисто теоретически, можешь купить. А я теоретически, если сильно напрягусь, могу заработать на квартиру в области. Если бы я мог заработать на самолёт, то я бы с тобой не дружил. И не потому, что мне с тобой было бы как-то особо противно дружить, а потому что я больше времени уделял бы людям, которые тоже могут купить самолёт, или тем, у которых самолёт уже есть, а они собираются купить пароход или остров небольшой. Мы бы играли с ними в гольф, а потом на бирже. А на разговоры про жизнь у меня бы времени не оставалось. Ты бы мне звонил, а я был бы занят. Ходил бы на всякие приёмы, тусовался в модных местах на халяву. Ты знаешь, что чем больше денег, тем меньше ты их тратишь? Богатых людей кормят бесплатно, так же бесплатно их и развлекают. Нужно только одеваться прилично.

— Мечтаешь стать своим среди олигархов? — удивился Валентин.

— Поздно уже. Раньше надо было становиться. Теперь поздно. Теперь надо успевать урвать своё у тех, кому сейчас двадцать — двадцать пять. У этих, конечно, опыта никакого, но зато ни стыда, ни рефлексий. Поэтому и говорю, что снимать кино надо. Если повезёт, автоматом в бомонде окажешься, а олигархи сами твоей дружбы искать будут, чтобы тёлок своих в кино снять. И тут замкнутый круг. Денег нет — кино не снимешь, кино не снимешь — денег не получишь.

— И что ты им кроме опыта можешь противопоставить?

— Меня любят женщины.

— А их не любят?

— Нет. Ты не понимаешь. Меня женщины любят сразу, как только видят. Я внушаю им одновременно материнские и сексуальные чувства. Это такой природный дар. Во мне есть что-то, о чем они всегда мечтают. Потому если решение у заказчика принимает женщина, то это мой заказчик. Стопроцентная гарантия результата.

— Значит, твоя аудитория — жёны богатых людей. Тут тебе и деньги на кино.

— Думал я над этим, — Воскресенский печально посмотрел в глаза Валентину, — опасно. Убить могут. А у меня дети.

Поезд опаздывал. Проспал на каком-то полустанке больше положенного, теперь останавливался каждые тридцать минут, пропускал составы, идущие по расписанию. Уже в Москве, на подъезде к вокзалу замер на час. Вздыхал и вздрагивал, потеряв интерес к дороге. Татьяна через запотевшее окно разглядывала мокрую от дождя крышу пакгауза, освещённую жёлтым светом одинокого фонаря. Попутчики обречённо играли в подкидного дурака. Где-то на вокзале ждал Борис. Татьяна представила себе, как он ходит по перрону и нервно хлопает по бедру свернутой в трубку газетой. Он, наверное, в плаще, какие сейчас модны: светлом с поясом. И в шляпе. Она помнила его фотографию в шляпе с широкими полями на ступенях Университета. Хорошая фотография. Вот сейчас он подходит к окну справочной: «Девушка, не подскажете, мурманский надолго опаздывает?» А ему в ответ: «Мужчина, следите за табло. Там всё написано». И он смотрит на табло, вышагивает по залу, то и дело посматривая на часы, словно время на наручных часах идёт быстрее.

Прислал телеграмму: «приезжай москву четырнадцатого». Она ждала эту телеграмму. Прислал за три недели, чтобы Татьяна успела оформить отпуск. На следующий день в магазине подошёл Чеберяк и предложил вяленой рыбы

— Татьян, рыбу у меня брать будешь? Лучший гостинец из наших мест.

— К чему мне рыба? Видеть уже её не могу, — пыталась она слукавить.

— Ты же в Москву собралась. Привези своему профессору.

— Откуда взял про Москву?

— Ну, мать, как не на Острове живёшь. Будешь брать или нет?

Накануне отъезда Чеберяк приехал на газике в Ребалду. Зашёл к Татьяне, положил на кухонный стол несколько рыбин, завёрнутых в крафтовую бумагу. Выпил чай с пирогом и, краснея, вынул из кармана пиджака вручную точённый можжевеловый мундштук с двумя каменными и одним медным кольцом.

— Сувенир для Бориса. Скажи, мол, тёзка передал. Он обрадуется.

— Борис Иванович, вы меня смущаете.

— Не смущайся. Всё нормально. От людей хорошее не стоит скрывать. Людям хорошего всегда не хватает. А скрывай не скрывай, всё равно языками треплют. Пусть уж лучше завидуют. Здесь зависть белая — северная. К тебе на Острове особое отношение. Мужиков ни у кого не уводила, добром на зло отвечала. Ребёнка одна тянешь. Сама сирота. Кто о тебе нехорошо скажет?

— Спасибо, Борис Иванович, — Татьяна почувствовала навертывающуюся слезу и спешно отвернулась, изобразив внезапный интерес к плите. — Я сглазить боюсь.

— Сплюнь, а лучше перекрестись, на святой земле живёшь. И не бойся ничего. Плохого с тобой уже достаточно случилось. Теперь должно только хорошее.

Татьяна почувствовала в словах участкового какой-то особенный смысл и вдруг с ужасом поняла, что тот ЗНАЕТ. Она повернулась к Чеберяку и встретила взгляд его спокойных карих глаз.

— Не бойся. Не скажу никому. Я всё понимаю. Понимаю, почему в милицию не пошла. Лидка мне поведала. Ещё тогда, когда ты у неё отлеживалась. Волнуется за тебя. И на неё не греши. Ей с этой тяжестью в сердце не пережить самой было. Я, как никак, друг семьи. Так что разузнал там по своим связям.

Татьяна опустилась на табурет и спрятала лицо в ладонях.

— Кто это был?

— Беглые. В розыске больше года. Отсиживались где-то. Ты не волнуйся — найдут. У них убийство конвоя, так что высшая мера обеспечена. А сама из головы и из сердца всё это выкинь. Нет ничего. И не было ничего. Жива, а это уже прекрасно. Это уже чудо. Тебе будущим надо жить, а не прошлым. Даст Бог, случится у тебя совсем иное. Я Борису верю, хоть он и москвич, да ещё и женатый москвич. И не смотри так. Это уже не Лидка. Это он сам. Когда у вас началось всё, я с ним по-мужски поговорил. Объяснил, что играть с тобой нельзя. Что если хочет что-то серьёзное, то пожалуйста, а если блажь, то я ему не позволю. Мы с ним почти ровесники, так что нормальный разговор вышел. И вот что тебе скажу: как уж там получится, не знаю, но то, что важна ты ему больше всего на свете, — факт. От меня такие вещи не скроешь. Я человека насквозь чувствую, потому как должность такая. Ты женщина умная, сама понимаешь, что у него тоже положение определённое. — Чеберяк, вынул из брюк аккуратно сложенный платок и трубно высморкался. — Ему сложнее, чем тебе. Ему новую жизнь сочинить придётся за себя и за тебя. А это сложно.