В качестве примера отношения французских властей к «русской проблеме», достаточно процитировать строчки письма французского министра финансов от 22 декабря 1922 г., адресованного главе французского же морского министерства: «…русские военные корабли не могут рассчитывать на финансовую поддержку (точнее — поддержку из государственного бюджета), если только Ваше ведомство не согласится на некоторое сокращение расходов по программе строительства новых кораблей»[44]. Прекрасно зная о состоянии русских кораблей и судов, а также о невозможности усиления ими французского флота, морской министр ответил на вышеуказанное письмо уведомлением министра финансов о следующем: Морское министерство намерено только дать русским-эмигрантам минимальные средства к существованию, а в случае их желания окажет помощь в их переправке на родину (желания такого, правда, ни у кого не возникло). При этом становилось понятным, что оплата «минимальных средств к существованию» будет осуществляться за счет продажи наиболее ценных кораблей и судов.

Для решения вопросов, связанных с жизнью эскадры и получения денежных средств, ее командующий вице-адмирал Кедров 31 декабря 1920 г. отбыл в Париж. Временным командующим (как оказалось впоследствии — постоянным) он назначил старшего по чину контр-адмирала М.А. Беренса. В дальнейшем деятельность Кедрова и морского агента в Париже капитана 1-го ранга В.И. Дмитриева принесла немалую пользу эскадре и позволила максимально продлить ее срок существования. Начальником штаба адмирала Беренса стал контр-адмирал А.И. Тихменев, флагманским инженер-механиком — генерал-майор В.Г. Максименко.

В этот период на эскадре происходили и неприятные явления, в частности — продажа некоторыми членами команд судового имущества. Правда, уличенные в продаже лица во флоте оказались совершенно случайно набранными в последние дни пребывания флота в Крыму, а также в Константинополе. Некоторых из них арестовали, бóльшую часть списали на берег в лагеря. После этого кражи казенного имущества практически прекратились. Благодаря списанию ряда лиц в лагеря эскадра избавилась от многих «разлагающих элементов», хотя вместе с ними покинули ее и ценные специалисты.

Нехватка людей несколько затрудняла работы по приведению кораблей в состояние долговременного хранения. Так, на самом крупном корабле эскадры, линкоре «Генерал Алексеев», вместо положенных по штату 900 человек находилось 187 человек. Всем уходящим на берег выдавалось свидетельство, подтверждающее факт увольнения с эскадры по соглашению с французскими властями. Эти свидетельства очень помогли многим найти работу, т. к. имели вес в глазах работодателей даже во Франции.

Вопросами размещения русских людей на берегу и выдачей им различных документов первоначально занималось «Русское бюро» при местном учреждении «Гражданского контроля» (орган гражданской и консульской власти). Но при этом «Русское бюро» являлось также и органом контрразведки, постоянно составляя списки и анкеты на русских беженцев и даже занимаясь перлюстрацией корреспонденции. Все протесты русского командования ни к чему не приводили, и бюро просуществовало вплоть до марта 1923 г. (к этому периоду русских в Бизерте стало уже значительно меньше, и необходимость в его существовании отпала).

Жизнь людей, списанных на берег, также складывалась по-разному. В отчете о деятельности эскадры, относящемся к февралю 1921 г., написано следующее: «Письма, поступающие от живущих в лагерях, касающиеся описания жизни там, рисуют ее, одни в очень мрачных тонах, другие — наоборот, в очень радужных, как всегда, по-видимому, истина лежит где-то посередине между двумя крайними мнениями. Все сообщения сходятся на одном — исключительно любезном и внимательном отношении французских властей, начиная с высших и кончая самыми низшими». Вот пример одного из «оптимистических» донесений: «Все присланные в лагерь Табарка чины Эскадры и их семьи размещены в помещениях для чинов одной из рот 4 зуавского полка[45](…). Форт Табарка построен на горе, на самом берегу и имеет большую историческую давность. Теперь самый форт реставрирован и в нем находятся различные кладовые хозяйства зуавского полка. Вокруг форта построены кирпичные бараки и отдельные домики, в которых и размещены русские. Больших удобств, чем те, которые предоставлены нам, думаю, ни в одном из лагерей нет. Питание превосходное, отношение отличное, климатические условия прекрасные, сама территория форта — это живописный уголок. Есть большой пляж в 5 минут ходьбы от форта. Все обслуживание лагерей ведется русскими и исключительно мужчинами. Зуавов всего 5. Уборка лагеря, тяжелые работы, кухонные работы — все ведется нами самими…»

Но так повезло далеко не всем. В других лагерях условия жизни следует признать значительно худшими. «Все предоставленные нам помещения представляют из себя небольшие бараки казарменного типа, человек на 20–50 каждый, в которых были ранее расквартированы французские туземные войска. Большинство из бараков не имеет пола, а у многих отсутствуют стекла в оконных рамах. Отопления бараки не имеют, поэтому в дождливое время в бараках сыро», — сообщалось в другом документе.

Вопрос с материальным обеспечением чинов моряков постепенно наладился. Монастырев указывал: «Продовольствия, поставляемого нам французскими властями, хватало с избытком. Они также снабжали нас бельем и одеждой и даже (с июня) накали платить жалование. Оно было чисто символическим (командир корабля, например, получал 21 франк, матрос — 10 франков), но все-таки хватало на табак и килограмм сахара». Необходимо отметить, что в дальнейшем размер офицерского жалования возрос вдвое.

Моральное состояние чинов эскадры в этом же отчете характеризуется так: «Личный состав эскадры отдохнул от работы, выполненной им на переходе, но отсутствие свободного сообщения с берегом и недостаточное питание отражаются на его настроении, которое можно назвать вялым, чему также способствует в высокой степени полная неизвестность ближайшей судьбы флота».

Более эмоционально обстановку на эскадре в этот период охарактеризовал А.И. Тихменев в письме Кедрову от 6 апреля 1921 г. «…обстановка мало изменилась, на рейде еще 2740 ртов, из которых около 1500 совершенно лишних. Настроение их не важное, не хотят смотреть на вещи с философской точки зрения. Все кипят, куда-то стремятся, что-то хотят делать, интригуют и сплетничают, а самое скверное — бездельничают.

В дни Кронштадтских событий — штаб, а главным образом М.А. [Беренс] и я, обвинялись в преступной бездеятельности и ничего не делании, т. е. не послали Кронштадту приветственной телеграммы, не завязали живой переписки с Главкомом и Кутеповым, не подбодрили личный состав (т. е. — не дали векселей, которых бы потом не оплатили), не потребовали у французов разрешения послать наши корабли поближе к Кронштадту и т. д.»[46].