О бескомпромиссности и жестокости войны с крестьянством свидетельствовал полный отказ государства оказать серьезную помощь голодающей деревне даже после того, когда голод достиг крайних пределов. Несмотря на то, что резервы государства, как показали последние исследования, не были столь значительны, как предполагалось ранее, они все же существовали. Даже после выделения деревне весной 1933 г. сугубо прагматической помощи семенами и продовольствием для обеспечения колхозников, выходивших на полевые работы, на 1 июля 1933 г., т. е. накануне поступления нового урожая, государственные запасы составляли по всем зерновым культурам около 1,4 млн тонн, в том числе более 1 млн тонн продовольственных хлебов[318]. Нельзя исключить, однако, что по каким-то причинам хлеба осталось больше[319]. По подсчетам В. П. Данилова, крестьянское хозяйство в России ежегодно потребляло 262 кг зерна на душу[320]. Даже если принять самую низкую и не вызывающую сомнений цифру неизрасходованных запасов на 1 июля 1933 г. (более 1 млн тонн), то получается, что за счет этого зерна по нормальным нормам можно было кормить целый год около 4 млн человек, а по голодным нормам еще больше. Более впечатлительная картина получается, если учесть ресурсы, направленные в голодные годы на экспорт. Несмотря на вынужденное сокращение, экспорт зерна оставался немалым — 1,8 млн тонн в 1932 г. и 223 тыс. тонн в первые шесть месяцев 1933 г.[321] В целом, по мнению В. П. Данилова, только за счет использования запасов и прекращения экспорта можно было предотвратить массовую смертность от голода[322].

Наконец, одним из важнейших обвинений в адрес Сталина в связи с голодом 1932–1933 гг. является полный отказ от закупок продовольствия за границей и от международной помощи. Получение продовольствия извне, несомненно, могло спасти огромное количество жизней. Историки справедливо напоминают, что большевики под руководством Ленина приняли международную помощь во время голода 1921–1922 гг. Некоторые современные исследователи полагают даже, что Сталин мог принять такую помощь даже без слишком больших потерь на международной арене[323]. Добавим, наконец, что существовали некоторые другие зарубежные источники, к которым, как уже говорилось, в ограниченных размерах сталинское правительство прибегало еще в начале 1932 г. — например, закупка продовольствия у восточных соседей СССР. Однако Сталин, как свидетельствуют документы, даже не рассматривал возможность какого-либо серьезного обращения к зарубежной помощи.

Таким образом, суть проблемы «организованного голода» составляют два взаимосвязанных вопроса — почему, несмотря на голод, сталинское руководство продолжало массовые реквизиции хлеба в деревне и почему отказалось от помощи крестьянам. Многочисленные документы подтверждают точку зрения А. Грациози о коренном изменении сталинской политики в конце 1932 г. Начавшись как нежелательное и в этом смысле «случайное» (хотя и вполне предсказуемое) следствие сталинской политики коллективизации, голод приобрел особую остроту в результате дополнительных действий (бездействия) властей в конце 1932 — начале 1933 г. Дискуссионным остается вопрос о причинах этих вполне осознанных действий Сталина.

Как неоднократно указывалось в литературе, главной предпосылкой отношения Сталина к голоду была неприемлемость для него потери «политического лица» и фактического признания банкротства собственной политики, т. е. проявление опасной для диктатора слабости. Именно по этой причине вокруг голода 1932–1933 гг. была сооружена завеса абсолютной секретности и циничной лжи, которая стоила жизни миллионам крестьян. Высшим проявлением сталинского цинизма, вероятно, нужно считать его публичные заявления начала 1933 г. Так, 19 февраля 1933 г. на первом Всесоюзном съезде колхозников-ударников Сталин в победных тонах оценивал ситуацию в стране в целом и в деревне в частности. «Мы добились того, что миллионные массы бедняков, жившие ранее впроголодь, стали теперь в колхозах середняками, стали людьми обеспеченными […] Это большое достижение, товарищи. Это такое достижение, какого не знал еще мир и какого не достигало еще ни одно государство в мире […]»[324] и т. д. Эти и подобные им слова произносились в то время, когда голод достиг своего пика, унося каждый день многие тысячи жизней.

Вместе с тем помимо чисто политических расчетов на действия Сталина, несомненно, влияли и другие обстоятельства внутреннего и внешнего положения СССР. Выстроить их иерархию по принципу приоритетности невозможно. Отражая различные грани по сути единого явления — кризиса политики «скачка» — эти обстоятельства, скорее всего, в качестве единого целого воспринимались и высшим руководством страны.

Прежде всего невыполнение планов хлебозаготовок не позволяло добиться улучшения (или даже грозило ухудшением) снабжения городского населения, рабочих, армии и т. д., что являлось приоритетной задачей в силу безусловной приоритетности для режима индустриализации и наращивания военного потенциала. В 1932 г. эти проблемы приобрели особую значимость в связи с обострением международной ситуации и вливанием дополнительных ресурсов в военную промышленность и армию. Как напоминает X. Куромия, в дебатах по поводу голода этот внешнеполитический аспект нередко упускается. Чаще упоминается о германском факторе, приходе к власти Гитлера и активной антисоветской пропаганде нацистов, опиравшейся в значительной мере на свидетельства о массовом голоде в СССР, прежде всего среди немецкого населения Поволжья. Однако на самом деле сталинское руководство с гораздо большей тревогой воспринимало в этот период угрозы, исходившие от Японии на Дальнем Востоке и Польши на западных границах[325]. Вторжение Японии в Маньчжурию в сентябре 1931 г. означало нарастание реальной военной угрозы на дальневосточных границах. СССР, однако, был еще слаб, чтобы противостоять этой угрозе. Сталин, как свидетельствуют документы, маневрировал, придерживался крайне осторожной тактики в отношениях с Японией[326]. Одновременно были предприняты срочные решения о наращивании производства военной продукции, усилении армии, в том числе на Дальнем Востоке[327].