Тотальные реквизиции хлеба и другого продовольствия в деревне были главной причиной резкого усиления голода. Хотя в той или иной степени голодало или испытывало серьезные продовольственные трудности население всех частей страны, в наибольшей степени голод поразил регионы, население которых составляло более 70 млн человек из 160 млн общего населения СССР[312]. Общее количество жертв голода не поддается сколько-нибудь точному определению, в том числе потому, что сталинское руководство делало все возможное для сокрытия истинных масштабов трагедии. Современные оценки жертв голода имеют разброс от 5 до 8 млн человек[313]. Даже самые низкие цифры огромны. При этом невозможно подсчитать, например, сколько людей в результате голода перенесли тяжелейшие заболевания, остались инвалидами и умерли несколько лет спустя после того, как сам голод прекратился. От голода люди теряли человеческий облик. Родители выгоняли детей на улицу или отвозили на ближайшие железнодорожные станции и бросали там. Это явление было характерно для всех голодающих районов. Широкое распространение оно получило, в частности, в Казахстане, несколько лет страдавшем от страшного голода. «Многие кочевники бросают детей на произвол судьбы, — сообщал, например, Сталину в марте 1933 г. заместитель председателя СНК РСФСР Т. Р. Рыскулов. — […] Массы беспризорных детей скапливаются по городам и станциям железных дорог в Казахстане. Казашки приносят и бросают детей перед учреждениями и домами. Казахские органы еще в конце 1932 г. официально сообщали о неустроенных еще 50 тыс. казахских беспризорных детей. Существующие детдома в Казахстане переуплотнены и немало смертности среди детей […]». По сообщениям Актюбинского отряда Красного Креста, как писал Рыскулов, «детскому населению грозит полное вымирание[…]», на станции Аягуз был зафиксирован случай, когда мать бросила двух своих детей под поезд, в Семипалатинске мать бросила двух детей в прорубь[314]. В пищу потреблялись различные отходы, мясо павших животных, разрывались скотомогильники. В голодающих деревнях были съедены все кошки и собаки. Чрезвычайно широкое распространение получил каннибализм. Люди ели не только мясо умерших от голода, но нередко убивали и съедали своих родственников или односельчан. Типичными были случаи, когда матери убивали одного ребенка, чтобы прокормить их мясом других своих детей. Как отмечалось в сообщении ГПУ по Киевской области от 12 марта 1933 г., «в ряде случаев людоедство переходит даже “в привычку” […] В пораженных людоедством селах с каждым днем укрепляется мнение, что возможно употреблять в пищу человеческое мясо. Это мнение распространяется особенно среди голодных и опухших детей»[315]. Страну охватили эпидемии. В 1932–1933 гг. в СССР было зарегистрировано более 1,1 млн случаев заболеваний сыпным тифом и более 0,5 млн — брюшным тифом[316].

Несмотря на старания властей локализовать голод, серьезные трудности затронули также промышленные центры, находившиеся на особом положении под защитой системы государственного карточного снабжения. Скудные пайки и регулярное недоедание вплоть до опухания и смерти были причиной дальнейшего падения производительности труда в промышленности и строительстве. Даже по официальным оценкам, производительность труда в 1932 г. практически не росла. Себестоимость же промышленной продукции превзошла те размеры, которые могла выдержать обескровленная страна. Городские жители (хотя и в меньшей мере, чем крестьяне) страдали от таких последствий голода, как эпидемии. В ноябре 1932 г., например, свыше 160 случаев заболеваний сыпным тифом в день фиксировали даже в сравнительно благополучной пролетарской столице СССР, городе Ленинграде[317].

Перечислением подобных фактов и описанием ужасающих бедствий, обрушившихся на СССР, можно заполнить еще не один десяток страниц. В мирное время, более чем через десять лет после завершения кровопролитных войн, Советский Союз оказался в положении, напоминавшем военную разруху.

Очевидно, что массовый голод должен был вызвать активизацию и широкое распространение антиправительственных настроений, причем не только в тех слоях населения, которые изначально являлись противниками советской власти, но и у голодающих сторонников режима. Правда, судя по документам, пик открытых волнений и бунтов в деревне остался позади. В условиях голода физически истощенные, боровшиеся за выживание люди не имели сил на коллективные действия. Сопротивление политике реквизиций и бесчинству заготовительных команд переместилось в значительной мере на индивидуальный уровень. Заметным были также, особенно в осенние месяцы 1932 г., фактический саботаж чрезвычайных хлебозаготовок многими низовыми руководящими работниками. Осознавая масштабы угрозы голода, они старались обмануть государство, преуменьшали данные о реальных запасах хлеба, выдавали авансы по трудодням, создавали семенные запасы и т. д. По сути дела, эти люди действовали как нормальные руководители, думавшие о сохранении своих хозяйств и жизней крестьян. Однако в условиях сталинского экономического зазеркалья их действия оценивались как преступление.

Кризис рубежа 1932–1933 гг. оказался одним из самых серьезных испытаний, с которым столкнулся сталинский режим в период своего становления. Для того чтобы удержаться у власти, сталинское руководство фактически ввело в стране военное положение и развернуло новую кампанию массового террора. Идеологическим обоснованием этой очередной фазы Гражданской войны был лозунг подавления сопротивления крестьянства, которое под влиянием и руководством «кулаков» и других «вражеских элементов» боролось против колхозов и саботировало хлебозаготовки. Фактически, обращаясь к городским рабочим и активистам, поддерживающим режим, сталинское руководство заявляло: хлеб в деревне есть, но его прячет кулак, срывая планы «социалистического строительства», заставляя голодать страну в целом и ваши семьи в частности. Это был достаточно эффективный лозунг, апеллировавший не только к политическим чувствам актива, но и дававший выход социальному недовольству измученного городского населения. Акцентирование внимания на крестьянском саботаже позволяло снять вину за провал политики коллективизации с руководства страны. Агрессор, начавший войну, обвинил в агрессии свою жертву, посмевшую оказать сравнительно слабое сопротивление.

В единый поток в 1932–1933 гг. слились многочисленные формы репрессий. Наиболее заметными среди них были: 1) тотальные реквизиции, аресты, расстрелы и депортации крестьян (включая выселение целых станиц на Кубани) в связи с хлебозаготовками; 2) фабрикация дел о контрреволюционных подпольных организациях (которые затрагивали в большей мере сельскую и городскую интеллигенцию, включая национальную интеллигенцию); 3) выселение из городов и пограничных районов «социально чуждых» и «социально опасных» элементов в связи с введением с начала 1933 г. паспортов; 4) репрессии против крестьян, пытавшихся бежать из голодающих деревень в города и более благополучные районы; 5) чистка партии. В общем под удар этих акций попали несколько миллионов человек. Государственный террор в период голода преследовал две основные цели. Первая — принудить крестьян к подчинению и получить хлеб в голодающей деревне. Вторая — поддержать стабильность режима в условиях кризиса. Активизировалась обычная для Сталина политика уничтожения потенциальной «пятой колоны».