— Я совершил ошибку, — лепечет он. — Я это понял. Всякий человек может ошибиться. Пожалуйста, все, о чем я прошу, дайте мне возможность исправить ее. Я могу, я обещаю!

— Тогда докажите, — говорю я. — Докажите, что говорите серьезно. Докажите, что хотите меня.

Я смотрю на его съежившийся пенис и мошонку, и это вместо ожидаемой красоты! Он опять обманул меня.

— Н-не здесь, не так. Я не могу! — Его голос превратился в жалобное завывание.

— Либо так, либо никак. Здесь или нигде, — говорю я. — Кстати, если вам интересно, знайте, что вы привязаны к креслу Иуды. — И я подробно объясняю ему, как работает это кресло. Мне хотелось, чтобы он сделал выбор, основанный на знании. Пока я говорю, его лицо становится серым и липким от страха. Когда я объясняю насчет электричества, он совершенно утрачивает самообладание и контроль над мочевым пузырем. Вонь душит меня.

Я бью его с такой силой, что голова с треском ударяется о заднюю доску Иудина кресла. Он кричит, слезы выступают у него на глазах.

— Ах ты, грязный, вонючий младенец! — кричу я на него. — Ты не заслуживаешь моей любви. Посмотри на себя, обоссался и хнычет, как девчонка. Ты не мужчина.

Внезапно я понимаю, что изо рта у меня вылетают те самые слова, которые мать говорила мне, и слетаю с катушек. Я продолжаю бить его и по хрусту с наслаждением понимаю, что нос не выдержал удара кулака. Я вне себя от негодования. Он одурачил меня, выдал себя за кого-то другого! Мне казалось, что Пол — сильный и смелый, умный и чувствительный, а он просто глупая, трусливая, развратная свинья, жалкая подделка под мужчину. Как мне могло прийти в голову, что он станет достойным партнером? Он даже не сопротивлялся, просто сидел и мяукал, как котенок, позволяя бить себя.

Задыхаясь от напряжения и гнева, я останавливаюсь. Отойдя, презрительно смотрю на него и вижу, как слезы прокладывают дорожки поверх запекшейся на лице крови.

— Ты сам обрек себя на это, — шиплю я. Все мои планы развеялись как дым.

Теперь мне больше не хочется давать ему второй шанс, как Адаму. Мне не хочется любви Пола — ни при каких обстоятельствах. Он меня не заслуживает. Обойдя кресло, я становлюсь сзади и берусь за конец ремня.

— Нет, — скулит он. — Прошу вас, не надо.

— У тебя был шанс, — сердито говорю я. — У тебя был шанс, а ты его пустил на ветер. Тебе некого обвинять, — кроме самого себя. Явился и ссыт на пол, как младенец, который не может себя контролировать. — Я тяну за ремень так, чтобы он свободно скользил по скобе. А потом отпускаю.

Мускулы Пола мгновенно сжимаются, удерживая его на месте, в полудюйме от шипа. Я становлюсь так, чтобы он мог меня видеть, и медленно раздеваюсь, лаская свое тело, воображая, как оно ощущало бы его руки. Глаза у него лезут из орбит, так он старается удержаться. Я сажусь и начинаю медленно со вкусом мастурбировать, приходя в восторг от его попыток избежать контакта с шипом.

— Ты мог бы, — насмешливо говорю я, еще сильнее возбуждаясь, — заниматься любовью, вместо того чтобы изо всех сил пытаться сохранить задницу в пригодном для работы состоянии.

Если бы он действовал как Адам, наслаждение длилось бы дольше. Его крики боли смешивались с моими стонами наслаждения. Я вспыхиваю, как ракета Гая Фокса, огонь охватывает меня, я взрываюсь в оргазме и падаю на колени. Пол пытается высвободиться, но зубцы только сильнее врезаются в его нежную плоть. Я ложусь в кресло, наслаждаясь волнами удовольствия, протекающими сквозь меня. Стоны и крики Пола — весьма экстравагантный контрапункт сексуальному удовлетворению.

Время шло, и он все ниже опускался на шип, крики превратились в скулящие стоны. К моему удивлению, я чувствую, что во мне снова растет желание. Наслаждение от первого оргазма так велико, что я жажду второго — еще более сильного. Я протягиваю руку к пульту и нажимаю на кнопку, которая замыкает ток. Даже при относительно малом напряжении тело Пола выгибается дугой, практически срываясь с шипа, кровь забрызгивает пол на два фута вокруг.

Я согласовываю ритмы наших тел, скорость и интенсивность общего возбуждения. Я кончаю, мое тело выгибается синхронно с его телом, вздохи вторят его предсмертным крикам, а потом наступает потеря сознания.

Нужно признаться, меня удивило, сколько наслаждения подарило мне наказание Пола. Быть может, потому, что он заслужил его больше, чем Адам, или потому, что с ним у меня были поначалу связаны ожидания чего-то большего, или просто потому, что мне удалось лучше исполнить свой долг. Как бы то ни было, второй опыт породил во мне чувство, что я наконец-то понял собственное предназначение.

Мы осушили слезы и… обнаружили, что деяние, которое, с точки зрения морали, было шокирующим и не имело оправданий, было выполнено весьма недурно — с точки зрения вкуса.

— Ладно, Энди, пришло время показать себя, — сказал Тони пустому дисплею своего компьютера.

После того как Кэрол довезла его до дома, он с трудом поднялся по лестнице, снял ботинки, оставил стеганую куртку лежать на полу в прихожей, пописал, залез под пуховое одеяло и уснул таким глубоким сном, в какой не впадал многие месяцы. Когда он проснулся, день клонился к вечеру. Тони не чувствовал себя виноватым из-за того, что бездельничал. Он чувствовал себя посвежевшим и возбужденным. Поиски в доме Стиви Макконнела вернули ему уверенность, что он понимает, что делает. Ему стало совершенно ясно, что Хенди Энди так жить не может, но настоящим прорывом — хотя оценить это смогли бы разве что коллеги-психологи — стало то, что теперь он, пожалуй, сможет пройти по лабиринту извращенной логики. Оставалось только подобрать ключ от двери.

В кабинете Тони быстро пролистал оставшиеся папки с документами, делая попутно заметки, потом задернул шторы и велел секретарше ни с кем его не соединять. Он переставил свой стул так, чтобы сидеть лицом к посетителю. На столе стоял все еще выключенный магнитофон. Тони подошел к двери и повернулся к ней спиной, внимательно рассматривая комнату. В памяти всплыла строчка из какого-то стихотворения, что-то о развилке лесной дороги и о том, как важно выбрать нехоженую. Сам он, кстати, выбрал именно такую дорогу, путь, по которому шли его родители, темную тропу, что вела в подлесок, прочь от залитой солнцем широкой дороги.

— Мне нужно понять, почему ты выбрал эту тропу, Энди, — пробормотал Тони. — Это я умею лучше всего, Энди. Потому что знаю, что влечет меня на сию тропу. Но я не такой, как ты. Я могу вернуться обратно, когда захочу. Могу выбрать залитую солнцем дорогу. Я не обязан здесь оставаться. Единственное, что я здесь делаю, — изучаю твои следы. По крайней мере, так я говорю миру. Но мы знаем правду, не так ли? Ты от меня не спрячешься, Энди, — тихо бормотал он. — Я такой же, как ты. Я твое зеркальное отражение. Я браконьер, который стал егерем. Только охота удерживает меня от того, чтобы стать тобой. Я здесь, я жду тебя. Путешествие окончено.

Он постоял еще мгновение, наслаждаясь признанием, которое сделал самому себе.