В итоге Риббентроп предлагал следующее: «Упорное создание в условиях полной секретности, без какой-либо огласки, союзнической группировки держав против Англии, т.е. практически укрепление нашей дружбы с Италией и Японией… У Англии, как и у Франции, не должно существовать никакого сомнения насчет того, что Италия и Япония твердо стоят на нашей стороне и в надлежащем случае совместные силы данной группировки будут незамедлительно введены в бой. Италия и Япония столь же серьезно заинтересованы в сильной Германии, как и мы – в сильной Италии и сильной Японии… Далее, привлечение на нашу сторону всех тех государств, интересы которых прямо или косвенно согласуются с нашими». Так (пожалуй, впервые – в официальном документе) оформилась концепция Риббентропа, открывавшая путь не только к «треугольнику» Берлин-Рим-Токио, но и к более широкой евразийской комбинации держав, объединенных как минимум противостоянием атлантистскому блоку. Лидером этого блока он в тот момент считал Лондон, похоже, переоценивая изоляционистские и пацифистские настроения по ту сторону Атлантики.

По долгу службы пытался привлечь Великобританию к участию в Антикоминтерновском пакте и японский посол Ёсида, будущий послевоенный премьер. Атлантист, нисколько не сочувствовавший ни пакту, ни японско-германскому сближению, он занимался этим вяло и неохотно, несмотря на уговоры специально приезжавшего в Лондон Осима. Кроме того, Ёсида не пользовался в Великобритании никаким влиянием или авторитетом, в отличие от своего предшественника Мацудайра или преемника Сигэмицу. Гитлер до лета 1939 г. не уставал повторять подобные предложения Польше: они выглядели вполне естественными, потому что Польша также подверглась осуждению на Седьмом конгрессе Коминтерна как «агрессивная» и «фашистская» держава. Риббентроп даже рассматривал вариант привлечения Чан Кайши к будущему соглашению и в ноябре 1935 г. интересовался у Осима возможной реакцией Токио, но отклика не встретил. Для полноты картины упомяну столь же неудачную инициативу Японии в отношении Голландии, но она была вызвана не идеологическими мотивами, а стремлением поглубже проникнуть в богатую стратегическим сырьем Голландскую Индию (современная Индонезия).

С лета 1937 г. все внимание японских политиков и военных было обращено к Китаю. 4 июня сорокашестилетний принц Коноэ Фумимаро сформировал свой первый кабинет, пост министра иностранных дел в котором занял Хирота. Премьер постарался заручиться поддержкой всех, кого возможно, поэтому новое правительство было хорошо принято как политическими кругами, так и публикой. Общество ожидало не столько изменения внутриполитического или внешнеполитического курса, сколько обновления политической среды, появления новых людей в руководстве страны, а декларации о международной и социальной «справедливости» вызывали к нему симпатии. Первый месяц пребывания Коноэ у власти ничем значительным не ознаменовался, но… «великие события могут начинаться с мелочей, и нынешний вооруженный конфликт между Китаем и Японией – не исключение».[186]

Случайная ночная перестрелка у моста Лугоуцяо (мост Марко Поло) 7 июля стала началом войны, масштабы которой в тот момент едва ли кто-то мог предвидеть. Не стремясь «обелять» японскую политику на континенте, отмечу, что главной ее целью все-таки была эксплуатация природных богатств Маньчжурии и создание там мощной индустриальной и аграрной базы, для чего требовалась военная и политическая стабильность. В то же время Гоминьдан, коммунисты и различные группы националистов, далекие от стремления к миру, только обостряли ситуацию попытками создания «единого антияпонского фронта», что неизбежно вело к полномасштабной войне. «Однако постепенно сложилось впечатление, что Китай был более искренен в стремлении к миру, чем Япония. Истинные – и весьма неясные – причины войны забылись, а их место занял миф о том, что ответственность за начало боевых действий лежит исключительно на Японии».[187]

Симпатии европейских держав, США и СССР были на стороне Китая, хотя они поддерживали разные фракции антияпонского движения. Германия и после заключения Антикоминтерновского пакта продолжала поставлять Чан Кайши оружие и держать при нем военных советников, а позиция ее посла в Нанкине Траутмана была откровенно прокитайской. Желая выступить посредником в урегулировании конфликта, Берлин преследовал несколько целей, среди которых развитие политического и тем более военного сотрудничества с Японией было не главной. В условиях растущей международной изоляции Третьему рейху было важнее показать себя миротворцем, способным сделать то, чего не смогла добиться Лига Наций, и не лишиться при этом китайского сырья. Мирные инициативы Германии вызывали пристальное внимание британских и французских дипломатов, заподозривших в этих шагах отнюдь не проявление миролюбия, но стремление ослабить позиции своих стран в Китае.

«Инцидент» у моста Марко Поло руководством Японии – ни военным, ни тем более гражданским – не планировался. С одной стороны, японо-китайские отношения к тому времени достигли определенного прогресса, особенно в области экономики; с другой, армия была занята реализацией долгосрочных мобилизационных и военно-экономических планов.[188] Длительная и дорогостоящая война, чреватая возможным вступлением в нее СССР и дальнейшим усилением международной изоляции, в их планы не входила. Правительство было за скорейшую локализацию и прекращение конфликта, стремясь заняться решением внутренних, прежде всего экономических, проблем, но отступать перед лицом непримиримой позиции Китая тоже не собиралось и решилось на боевые действия. В ответ Мао Цзэдун выступил с «Десятью пунктами программы спасения родины», призывавшими к тотальной войне «до последней капли крови» и исключавшими любой компромисс. «Разгромить японский империализм» для него означало: «Порвать дипломатические отношения с Японией, изгнать японских должностных лиц, арестовать японских шпионов, конфисковать японское имущество в Китае, отказаться от наших долговых обязательств по отношению к Японии, аннулировать договоры, заключенные с Японией, отобрать все японские концессии».[189] Токио, разумеется, не мог на это согласиться, но вряд ли согласились бы и другие державы, потому что завтра вместо японского империализма главным врагом мог стать империализм британский или американский.

Конфликт мог быть решен только убедительной победой одной из сторон, однако война приобретала затяжной характер. Милитаристы настаивали на расширении экспансии и на отказе от переговоров с Чан Кайши, которые были прерваны 11 января 1938 г. Япония добилась тактических успехов (включая взятие Нанкина), но не одержала стратегической победы, меж тем как международное общественное мнение становилось все более антияпонским. Пытаясь выйти из «патовой» ситуации, Коноэ 26 мая провел реорганизацию кабинета, в результате которй министерство иностранных дел вместо Хирота возглавил атлантист Угаки, бывший военный министр. Опыта дипломатической работы он не имел, зато на первой же встрече с послами назвал своей главной целью восстановление «традиционных отношений дружбы» с Великобританией и Францией. Генерал-либерал, пользовавшийся большими симпатиями у иностранных дипломатов, нежели у собственных коллег и подчиненных, недолго продержался в министрах и в конце сентября подал в отставку, устроив на прощание кардинальную перетасовку кадров на уровне послов.[190] Будущий министр иностранных дел, евразиец Того Сигэнори был переведен из Германии в СССР, к чему давно стремился. Атлантист Сигэмицу Мамору покинул Москву, где в результате своего поведения во время событий на Хасане стал явно нежелательной персоной, и отправился в Лондон на смену Есида. Еще до этого Литвинов писал полпреду в Токио М.М. Славуцкому: «Хорошо бы как-нибудь деликатным образом намекнуть, что Сигэмицу лично отнюдь не способствует улучшению отношений, но, повторяю, это надо сделать очень тонко».[191] Военный атташе в Берлине генерал-лейтенант Осима был назначен послом в Германии, а его коллега в Токио генерал-майор Отт сменил заболевшего Дирксена на посту посла еще в конце апреля 1938 г. Сиратори получил назначение и Рим.