Внезапно я теряю остатки мужества. Все, что я предпринимаю, ничего не дает и ни к чему не приводит.

Зачем мне переодеваться? Я укладываюсь на бок, на мешок, свожу колени, обхватываю их и крепко сжимаю руками. «Это все, что у тебя есть, — проносится у меня в голове мысль. — Так и останусь лежать».

Все кончено.

Мне уже все равно, но вдруг дверь открывается и снова появляется Гомер. Мне безразлично, что он скажет. Я просто лежу. Он склоняется надо мной, что-то приставляет к моей голове. Оружие? Он шепчет мне металлическим голосом:

— Если ты немедленно не оденешься, Филипп умрет.

Я могу лишь устало улыбнуться в ответ. Хороший трюк, если под рясой сам Филипп. Я все еще лежу.

Он сильнее вдавливает оружие мне в висок, и мне кажется, что я слышу мамин голос. Она умоляет меня не ставить на кон собственную жизнь. Она умоляет встать и сделать то, что говорит Гомер.

— Ты врала мне, — тихо шепчу я этому голосу.

— И что с того? — отвечает она. — Соберись, Эмма, иначе все напрасно.

Терпение Гомера подходит к концу:

— Тогда я застрелю Филиппа у тебя на глазах.

Я нехотя отпускаю колени и поднимаюсь, потом начинаю переодеваться. Мне все равно, кто на меня смотрит, мне абсолютно все равно.

Я достаю плиссированную юбку из пакета и перевоплощаюсь. Блузка в клеточку, белая накидка, наконец прическа. Я с трудом натягиваю чулок с рисунком в дырочку на опухшую лодыжку, но Гомер торопит. Дрожащими пальцами я сплетаю волосы в косичку, как у девочки на фото. Я еще не закончила, а он уже требует, чтобы я шла за ним.

Мы выходим из подвала, бежим по лестнице наверх, он беспрерывно меня торопит, требует, чтобы я двигалась быстрее. Чем выше мы поднимаемся, тем жарче становится, но в душе у меня все похолодело от страха и боли. Когда я понимаю, куда мы направляемся, возвращается инстинкт самосохранения. Это северное крыло.

Мы подходим к библиотеке. Я не хочу оказаться в камере и замедляю шаги, говорю, что больше не могу, останавливаюсь, отчаянно соображаю, что еще сделать.

Но Гомер толкает меня оружием в спину и заставляет шагать вперед.

— Тебе не нужно бояться, Эмма! — внезапно шепчет он.

Я не уверена, что это на самом деле так, но на какой-то момент показалось, что из-под маски говорит женщина. Или я просто схожу с ума и мне все чудится? Неужели я слышу голоса? Может, это голос моей матери, которая хочет меня утешить?

Мы заходим в библиотеку, проходим комнату, на полу адовы муки отражаются еще отчетливее. Сначала мне кажется, что у меня на самом деле видения, но потом я вижу, что напротив потайной комнаты установлены прожектор и камера. Там же сидит Том с листами ежедневной газеты на груди. Но сидит он не просто так: он привязан к стулу.

А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше. (Первое Послание к Коринфянам 13:13)

Это случилось не сразу. Первую неделю после того, как Агнессу избила Гертруда, девочка проплакала в камере, терзаясь по Карлу, но он не пришел. Вообще.

Спустя неделю Марта принесла ей бутерброд с печеночной колбасой, Агнесса с жадностью съела его. Марта умоляла ее продержаться:

— Они хотят, чтобы ты потеряла ребенка. Гертруда вне себя от злости. В ее обители никому не позволено беременеть. Даже пресвятой Деве Марии. Но ты ведь не Дева Мария, — сказала наконец Марта, продолжая умолять открыться, кто же отец.

Но Агнесса не могла сказать этого. Она обещала и знала: это разрушит ее священную любовь, поэтому молчала.

Марта вышла из себя от злости и больше не приходила. Потом еще Урси украла для Агнессы немного вина для мессы — его якобы хорошо пить для ребенка. Она наблюдала, как Агнесса его пьет, поклялась, что никому ничего не расскажет, но девочка и ей не открылась. Урси больше тоже не приходила, как и Марта. А Карл не пришел ни единого раза. Лишь Гертруда лично выносила ведро с помоями и давала свежую воду.

Молча.

Через две недели Агнесса привыкла к темноте и тишине, которые окутывали ее и ребенка. Каждый день она постепенно увядала, голод чувствовала все меньше, а живот рос все больше. Агнесса начала молиться Деве Марии, как учила бабушка:

«Пресвятая Дева Мария, матерь Божья, которой принадлежит весь мир, негасимый свет. О тебе ликуют небеса, о тебе возрадуются ангелы и архангелы. Ты изгоняешь демонов. Прогоняешь искусителя и дьявола, выгоняешь с неба. Ты, Царица небесная, возносишь умерших на небо».

И потом как-то свет вернулся к Агнессе. Не сразу, постепенно.

Сначала посветлели ее сны, а когда она проснулась, на вкус вода ей казалась немного сладковатой, а постоянный голод пропал. За это она поблагодарила Деву Марию и молилась еще ревностнее, потому что понимала ее молчание и охраняла. После того как Дева Мария посылала ей каждый день небесные видения, наконец это случилось.

На сорок девятый день в камере, в пятницу, сам архангел спустился к ней, окутанный золочеными облаками света, в сопровождении чистых чарующих голосов ангелов, которые пели для нее «Кирие элейсон».[12]После времени, проведенного в темноте, свет казался таким слепящим, что Агнесса даже не могла рассмотреть его фигуру, но она слышала, потому что он заговорил с ней словами из «Откровений»:

«Твои грехи прощены, потому что “он возлюбил нас и омыл нас от грехов наших Кровию Своею”. Слушай, Агнесса, я говорю с тобой от имени избавителя нашего. “Я обернулся, чтобы увидеть, чей голос, говорит со мною; и, обернувшись, увидел семь золотых светильников и посреди семи светильников — подобного Сыну Человеческому, облеченного в поддир и по персям опоясанного золотым поясом; глава Его и волосы белы, как белая волна, как снег; и очи Его как пламень огненный, и ноги Его подобны халколивану, как раскаленные в печи, и голос Его, как шум вод многих. Он держал в деснице Своей семь звезд, и из уст Его выходил обоюдоострый меч; и лице Его, как солнце, сияющее в силе своей”».

Он исчез, и вместе с ним свет и хор ангелов. А Агнесса несколько часов лежала, окутанная любовью, радостью и уверенностью. Ее мысли были обращены к Гертруде, которая так ошибалась в Агнессе, ведь архангелы не приходят к недостойным. Ей было жаль Гертруду, в жизни которой никогда не было такой любви, та не ощущала такого счастья.

А когда Агнесса проснулась на следующий день, то знала: ей не в чем себя упрекнуть, потому что она не совершала грехов. Ее вел Господь. Все это — его промысел, «хороший план», как любила говорить бабушка, потому что Бог любит своих чад. Всех, даже самых крошечных.

Это был не последний раз, когда архангел приходил к Агнессе, и она готовилась к тому, что уготовила ей судьба, и к тому, что было связано с его судьбой, как Дева Мария со своим сыном. Тоска по Карлу сменилась в душе Агнессы блаженным чувством, и его присутствие больше было не обязательно, потому что сам Господь проявил к ней милость, ведь она просила о заступничестве Деву Марию.