Он схватил ее за плечи и принялся трясти, крича ей в лицо и заглушая сыплющиеся у нее изо рта фразы:

— Хватит, Фран! Замолчи! Замолчи!!!

Она скривилась от боли, которую он причинил ей, впившись пальцами в плечи.

— Ты сейчас напишешь записку, что тебе срочно пришлось уехать с Джилл в больницу, и повесишь ее внизу на входной двери. А если он все-таки поднимется наверх, я сам разберусь с ним. И это был бы, наверное, самый подходящий конец для этой долбаной истории, от которой мне уже блевать охота!..

Джилл проснулась и заплакала, и Георг опять заметил страх в глазах Фран.

— Давай пиши, иначе я не завидую ни тебе, ни Джилл, — закончил он холодно.

Она написала записку, прикрепила ее внизу на двери дома, и Бентон не позвонил. Они дочитали газету, вместе приготовили ужин и рано легли спать, потому что Фран завтра нужно было рано вставать. Ночью они любили друг друга, и Георгу показалось, что причиной непривычно страстных объятий Фран была его отстраненность.

Голова его была занята «Таунсенд энтерпрайзес», Гильманом и русскими. Он решил доиграть партию до конца. Но с точки зрения позиций игроков и распределения козырей его собственные шансы на выигрыш оставляли желать много лучшего. Нужно было собрать карты, перемешать их и сдать заново. И не мешало бы привлечь еще одного игрока — русских. Именно он и должен ввести их в игру.

Если Бентону мало тридцати миллионов и он не прочь получить еще столько же от русских, как он будет действовать? Установит контакт, предъявит образец документов в виде нескольких чертежей и назовет цену. И конечно же, проделает все это не как шеф «Таунсенд энтерпрайзес», а как некая вымышленная фигура или организация. А может, и вообще через подставное лицо. Как реагировали бы русские? Тщательно изучили бы документы, потребовали бы более широкого знакомства с материалом, приложили бы максимум усилий, чтобы понизить цену и выяснить, с кем имеют дело и не пытаются ли их одурачить. А как он, Георг, стал бы расставлять свои ловушки?

Когда Фран в понедельник вечером вернулась с работы, у Георга уже созрел план. До этого он обставлял возвращение Фран домой в соответствии со своими представлениями об идеальной американской домохозяйке, почерпнутыми из фильмов, — с Джилл на руках, готовым ужином на плите, коктейлем в холодильнике и свечами на столе. Это была ироническая, но проникнутая любовью игра. В этот вечер он придумал другую игру:

— Какую новость ты хочешь услышать сначала — хорошую или плохую?

Фран заметила, что что-то изменилось, и неуверенно улыбнулась:

— Хорошую.

— Через пару дней я уезжаю.

— Но ты же должен… Я имею в виду, мы же…

Он терпеливо ждал. Но она так и не закончила предложение. Она смотрела на него с дрожащей ямочкой над правой бровью. Он надеялся, что она… Впрочем, он и сам не знал, на что надеялся.

— Либо вы с Джилл поедете со мной, либо я возьму с собой Джилл.

— Куда?.. — с тревогой в голосе спросила Фран.

В Сан-Франциско, на неделю.

— Ты что, с ума сошел? С сегодняшнего дня я работаю и не могу опять просить отпуск на неделю.

— Ну, значит, я поеду с Джилл.

Она поставила коричневый пакет на пол и уперлась в бока кулаками:

— Нет, ты и в самом деле спятил. Ты — один — с Джилл! Ты можешь объяснить, что тебе взбрело в голову? И чего ты добиваешься?

— Могу. Я беру Джилл в качестве заложницы, понятно? Чтобы ты сидела здесь тихо, пока я не вернусь и окончательно не уеду отсюда. Чтобы ты не побежала к Бентону и не сдала меня.

— Я и так бы этого не сделала. Я же до сих пор не сделала этого, хотя у меня была на это целая неделя.

— И чтобы не призналась ему, что ты скопировала и передала мне материалы Мермоза. Потому что именно это тебе и придется сделать завтра или послезавтра.

— Ну уж нет! Я не знаю, что ты там придумал, но это утопия. Даже если бы я захотела, я не смогу: я не знаю, где он хранит эти документы, как мне до них добраться, как скопировать…

— Ну, значит, ты их сфотографируешь. Как это делается, тебе объяснять не надо. И не надо мне рассказывать сказки, что ты якобы не знаешь… Ты несколько лет была его любовницей, ты до сих пор спишь с ним, ты знаешь, что он получил от Гильмана тридцать миллионов — об этом вряд ли упоминалось в бухгалтерском отчете «Таунсенд энтерпрайзес»! — ты знаешь, что это он приказал угробить Морена и…

— …и твоих кошек! Не забудь про кошек!

Он изумленно уставился на нее. Она опять заговорила этим резким, капризным детским тоном, но в прищуренных глазах и в голосе теперь была жгучая ненависть в сочетании с холодным презрением.

— Ты корчишь из себя супермена! Ты думаешь, что ты умнее его и меня. Смотришь на нас свысока! Но такова жизнь — все борются за свой кусок пирога. И ты тоже! Только у тебя это плохо получается. И не Джо придумал правила этой борьбы.

— Ты меня не поняла, — спокойно продолжал он. — Ты не поняла главного: речь идет о том, что после всего, что между вами было и есть, ты должна знать его как облупленного, ты должна знать, где могут лежать мермозовские документы и как к ним подобраться. Речь не о том, кто придумал правила борьбы. Хорошо, Бентон их не придумывал, ты их не придумывала, я их не придумывал… Зато я их наконец усвоил, эти правила, которые вы знали давным-давно. Короче: Джилл в моих руках. Ты достанешь мне материалы Мермоза. А еще ты назовешь мне имя человека, через которого Бентон связан с Гильманом, и достанешь лист фирменной почтовой бумаги Гильмана, какую-нибудь брошюру или еще что-нибудь с логотипом фирмы. И советую тебе поторопиться, если ты хочешь поскорее получить назад Джилл.

— Ты это серьезно?

— Да, Фран, я не шучу.

— И как ты себе это представляешь? Ты — один с Джилл в Сан-Франциско?

— А что тут представлять? Каждый день тысячи отцов путешествуют со своими маленькими дочерьми по стране. Если будет нужно, найму бебиситтера. Я буду ее кормить, пеленать…

— Так просто?

— Так просто. Если ты захочешь дать мне подробные инструкции, я охотно тебя выслушаю. Я могу, например, купить такой специальный мешок для детей, чтобы носить ее на груди, — ты, наверное, знаешь?

Они смотрели друг на друга. Теперь в ее взгляде вместо ненависти была лишь печаль. Печаль? Георг видел ее испуганной, робкой, замкнутой, холодной, злой, радостной, ликующей, но никогда не видел ее печальной. «Если она может быть такой, значит она все же Спящая красавица за терновой изгородью, — подумал он. — Интересно, может ли она при том же выражении серьезности и собранности выглядеть счастливой?»

Она смотрела уже не на него, а сквозь него. Георгу очень хотелось спросить ее, о чем она в этот момент думает. Потом у нее в горле что-то звонко булькнуло — словно подавленный смех. Может быть, она представила себе Георга с Джилл в сумке-кенгуру на груди и это ее рассмешило.