Уже подплывая к городу, я насторожился еще больше – с чего бы вдруг гонец, привезший грамотку и ставший нашим провожатым, распорядился сменить маршрут и повернуть в реку Коростень – вон же главная пристань, на Волге, рукой подать, так зачем сворачивать налево?

Вызывало подозрения и место, которое Дмитрий выбрал, чтобы принять нас с Федором. Нет чтобы пригласить в сам город, так вместо этого мы покатили к Спасо-Преображенскому монастырю, якобы помолиться.

Гадал я, в чем дело, недолго. После нашей второй молитвы, которую мы по настоянию государя совершили, спустившись в подвальный притвор, где находились саркофаги с телами святых и благоверных ярославских князей, Дмитрий задержал меня. Махнув рукой Басманову, чтобы они с Федором нас не ждали, мы сейчас их догоним, он принялся мне пояснять, кто именно и где лежит, а также чем прославился тот или иной чудотворец, которых среди покойников насчитывалось аж трое, и только потом повел наверх, к выходу.

Я даже не успел спуститься с церковной паперти, как меня повязали. Невозмутимая иноземная стража споро и деловито схватила меня за руки, а в довесок сзади кто-то шарахнул чем-то тяжелым по голове, и я потерял сознание.

– Очнулся? – спокойно поинтересовался Дмитрий, когда я открыл глаза. – Вот и славно.

Ничего славного в своем положении я не ощущал – руки и ноги связаны, голова трещит от боли, вдобавок низкий потолок кельи, в которой я лежал, время от времени начинал плыть куда-то в сторону – видно, здорово меня приложили.

Однако государь проигнорировал мое болезненное состояние и, заметив, что я открыл глаза, приступил к обвинениям. Но едва он начал говорить, как в келью вбежал заполошный алебардщик и доложил, что ратники, прибывшие с царевичем и князем, ни в какую не желают сложить оружие. Более того – они уже изготовились к бою.

Дмитрий угрюмо поинтересовался, сообщили ли им, что сей приказ отдан самим государем, на что прибежавший торопливо закивал головой и уточнил, что сказывали о том не один раз, но они все равно отказываются повиноваться до тех пор, пока им не предъявят князя.

Государь, озлившись и побагровев от ярости, заорал, что ему стыдно таковское даже слушать, ибо людишек костромских вшестеро менее, чем их, но тут же умолк, зло скрипнув зубами, ибо понял, что затевать бой близ монастырских стен ни к чему.

Повернувшись ко мне, он относительно спокойно осведомился, могу ли я утихомирить своих ратников, намекнув, что от моего послушания будет зависеть дальнейшее содержание нашей с ним беседы.

Я кивнул и протянул свои руки, пояснив, что связанному воеводе его гвардейцы могут и не поверить.

– Но ты даешь слово вернуться сюда сам и по доброй воле? – уточнил Дмитрий.

– Дам, если ты пообещаешь не чинить насилия над Федором Борисовичем и отменишь свой приказ насчет моих ратников.

Дмитрий нахмурился, и я поспешно сказал:

– Навряд ли мои люди поверят, что у меня все хорошо. А народ у меня верный, смекнет, что я в плену, и тогда… Куда проще приказать им находиться в своих стругах и ждать моего прибытия.

Дмитрий согласно кивнул, но давать команду, чтобы мне развязали руки, не торопился. Вместо этого он сделал еще пару кругов по келье, после чего многозначительно заметил:

– Такого стратилата, яко ты, опасно развязывать. Не учинишь ли чего, об чем и сам потом сожалеть станешь?

– Не учиню, – мрачно ответил я. – А руки… Хоть веревки и снимут, да все одно – связанными они останутся. – И напомнил: – Федор-то у тебя.

– И то верно, – согласился Дмитрий.

Гвардейцы встретили меня приветственными возгласами. К тому времени они уже заняли оборону на трех стругах, всерьез вознамерившись драться до конца, а уж смертный он будет или победный – бог весть. Словом, все как я учил. Но помирать никому неохота, а врагов насчитывалось изрядно, куда больше, чем их самих, так что в радостных возгласах одновременно ощущалось и немалое облегчение, что бой отменяется, во всяком случае на время.

Общаться мне с ними пришлось под строгим контролем Бучинского, которому было приказано неотлучно находиться близ моей особы. Думаю, таким манером Дмитрий попытался обезопасить себя, чтобы я не смог отдать своим ратникам каких-либо тайных распоряжений. Я и не отдавал. А зачем, если они уже были отданы заранее, еще на струге, причем сразу в нескольких вариантах. Мне оставалось только сочувственно хлопнуть по плечу Дубца и грустно заметить ему:

– Вот так, мой верный стременной. Все как я и предсказывал сегодня утром. – И уставился на него – дошло ли до парня ключевое слово «утром».

Тот кивнул, причем тоже не просто так, а дважды, давая понять, что ему все ясно и он будет действовать согласно второму варианту.

– А чтоб они самовольно крамолу не учинили, я им от монастырских щедрот винца к вечеру пришлю, чай, подобреют, – заулыбался встретивший меня Дмитрий, довольный, что все прошло без эксцессов, и тут же вернулся к обвинениям.

По его словам выходило, что мною и Федором затеян заговор против него, для чего мы специально зазвали в Кострому Шуйского, которому, лишь бы он согласился принять в нем участие, даже пообещали в качестве награды не только место престолоблюстителя, то есть наследника, но и руку царевны.

Тогда же в процессе уговоров я неосторожно обмолвился, будто не вышло один раз, так непременно выйдет в другой, из чего следует непреложный вывод, что именно я придумал всю затею с отравлением, но, как считает Шуйский, царевич о том не подозревал, поскольку, услышав от меня эти слова, весьма сильно удивился.

Поначалу боярин, как и подобает верноподданному, отказывался, но мы с царевичем пригрозили, что сдадим его государю, донеся, будто это сам боярин подбивал нас на мятеж, и лишь тогда он согласился, приняв от Ксении Борисовны в качестве согласия пойти с ним под венец перстень.

Однако, по разумению Василия Ивановича, главная роль в этом тандеме принадлежит именно мне, поэтому боярин считает возможным заступиться за Годунова и ходатайствовать о снисхождении. Дескать, не надо казнить Федора смертью – вполне достаточно постричь его в монахи.

Оставалось только восхититься Шуйским. Свою сеть он сплел куда искуснее, нежели паук.

К сожалению, помимо перстня царевны, якобы подаренного Шуйскому в качестве залога, у Дмитрия имелось еще два «доказательства» нашей измены.

Первое – это князь Буйносов-Ростовский, с которым царевич якобы уже сговорился насчет свадебки, да вдобавок привлек на свою сторону Мстиславского, которому тоже посулил руку царевны.

Оказывается, два струга – один с Василием Ивановичем, следующим от нас, а второй с именитым сватом – встретились близ Ярославля, где Шуйский и вызнал у Буйносова причину его визита в Кострому, после чего, образно говоря, и это лыко поставил в строку.

Ну а второе доказательство – сундуки с серебром, полученные моими людьми в Москве у английских купцов. О них проведал Басманов и доложил государю, а тот сделал вывод, что эти деньги даны мне взамен на обещание новых льгот, в которых отказал англичанам Дмитрий, но зато даст пришедший к власти Годунов.