Рен утвердительно кивнул.

— Он находился как раз в центре этого участка. И его точно бы снесли.

Д’Агоста посмотрел на Пендергаста, потом перевел взгляд на Рена.

— Вы хотите сказать, что жители Вилля убили этих людей, чтобы заставить владельцев поместья отказаться от своих планов?

— Убили или подстроили убийство. Полиция так и не смогла доказать их причастность. Хотя заинтересованность была налицо. Ведь перепланировку парка так и не осуществили.

— Что-нибудь еще?

Рен зашуршал бумагами.

— В статьях упоминается «дьявольский культ», практикующийся в Вилле. Члены общины соблюдают безбрачие, поэтому свои ряды они пополняют за счет новообращенных или бездомных и неудачников, на которых оказывают давление.

— Весьма и весьма любопытно, — пробормотал Пендергаст. Потом повернулся к д’Агосте. — Невменяемое существо… Нечто в этом роде напало и на вас, да, Винсент?

Д’Агоста нахмурился.

Пендергаст погрузился в раздумья, периодически сцепляя и расцепляя пальцы. Где-то в недрах огромного особняка послышался старомодный звонок телефона.

Пендергаст поднялся с кресла.

— Хорошо бы заполучить останки одной из жертв.

Д’Агоста скептически хмыкнул.

— Гормли и Спраге, вероятно, похоронены в фамильных склепах. Вряд ли вы получите разрешение на эксгумацию.

— Ага. Но есть и четвертая жертва, садовник Штраусов, который предположительно покончил с собой. Возможно, до него будет не столь трудно добраться. Если так, то нам очень повезет, потому что из всех этих трупов он представляет для нас самый большой интерес.

— Почему же?

Пендергаст еле заметно улыбнулся.

— А вы сами как думаете, мой дорогой Винсент?

Д’Агоста раздраженно сдвинул брови.

— Черт возьми, Пендергаст, у меня и так голова раскалывается. Мне сейчас как-то не с руки изображать из себя Шерлока Холмса.

На лице спецагента промелькнуло обиженное выражение.

— Хорошо, — произнес он после небольшой паузы. — Вот вам основные соображения. В отличие от остальных труп садовника не был обезображен. Он был залит кровью, одежда превратилась в клочья. Похоже на самоубийство. Заметьте, это был последний найденный труп. После этого убийства прекратились. Как нам известно, он пропал за несколько месяцев до того, как начались убийства. Где он был все это время? Возможно, в Вилле.

Пендергаст снова опустился в кресло.

Д’Агоста осторожно пощупал шишку на голове.

— К чему вы клоните?

— Садовник не был жертвой — он был исполнителем.

Д’Агоста невольно почувствовал волнение.

— Продолжайте.

— В больших поместьях слуги и наемные работники обычно имели свое отдельное кладбище. Если такое место существовало в летней резиденции Штраусов, мы сможем найти там останки садовника.

— Но у вас нет никаких доказательств, кроме газетных статей. А этого совершенно недостаточно, чтобы получить ордер на эксгумацию.

— Мы можем проявить личную инициативу.

— Только не говорите мне, что вы собираетесь выкопать его ночью.

Пендергаст слегка наклонил голову.

— А вы всегда действуете по инструкции?

— Боюсь, что да. Плохая привычка, но я ей не изменяю.

В дверях появился Проктор.

— Сэр, звонил один из ваших агентов. Произошли кое-какие события.

— Расскажите нам о них, пожалуйста.

— В Готамском пресс-клубе убита журналистка Кейтлин Кидд. Убийца скрылся, но свидетели утверждают, что это был Уильям Смитбек.

— Смитбек! — воскликнул, вскакивая, Пендергаст.

Проктор кивнул.

— Когда?

— Полтора часа назад. Кроме того, тело Смитбека исчезло из морга. Его жена отправилась туда и устроила сцену, когда его не обнаружила. Вместо трупа лежала какая-то вудуистская бабочка.

Проктор замолчал и сложил руки на животе.

Д’Агоста был близок к панике. Такие дела, а при нем, как назло, ни пейджера, ни телефона.

— Какой ужасный поворот событий, — тихо произнес Пендергаст. Лицо его стало серым, как у трупа. Потом он прошептал, ни к кому не обращаясь: — Самое время прибегнуть к помощи месье Бертена.

Д’Агоста смотрел, как сквозь зашторенные окна Готамского пресс-клуба просачивается бледный свет зари. Он совершенно вымотался, и каждое биение сердца отдавалось болью в голове. Следственная бригада закончила работу и уехала, все волоски и волоконца были собраны, фотографии сделаны, труп увезен, свидетели опрошены. Д’Агоста остался на месте преступления один.

С Пятьдесят третьей улицы доносился шум машин: фургоны развозили утренние грузы, скрежетали мусоровозы, таксисты начинали дневную смену, отчаянно сигналя и переругиваясь.

Д’Агоста неподвижно стоял в углу зала, глядя на изысканный интерьер в духе старого Нью-Йорка: темные дубовые панели, камин с резной доской, черно-белый мраморный пол, хрустальная люстра и высокие окна с расшитыми золотом шторами. Пахло табачным дымом, несвежими закусками и пролитым вином. На полу валялись остатки еды и разбитые стаканы — последствия паники, возникшей в момент убийства. Никаких улик, кроме множества свидетелей. Убийство было совершено на глазах у двухсот человек — и ни один из этих трусливых писак даже не попытался остановить преступника. Он спокойно ушел через кухню, миновав несколько дверей, оставленных незапертыми ресторанной службой, чей фургон был припаркован во дворе.

Знал ли об этом убийца? Да. Все свидетели утверждали что двигался он весьма уверенно. Не быстра, но целенаправленно — прямо к двери, ведущей в служебное помещение, потом по коридору и через кухню на улицу. Ему было известно расположение помещений и то, что двери не были заперты. Знал он и то, что боковые ворота будут открыты, а переулок выведет его на Пятьдесят четвертую улицу, где он незаметно растворится в толпе или сядет в ожидающую его машину. Налицо были все признаки тщательно спланированного преступления.

Д’Агоста потер переносицу, стараясь дышать как можно медленнее, чтобы облегчить пульсирующую боль в висках. Мысли с трудом ворочались у него в голове. Эти ублюдки в Вилле еще пожалеют, что напали на офицера полиции. В том, что они так или иначе причастны к убийству, он не сомневался. Смитбек попытался о них писать и дорого за это заплатил. Теперь та же участь постигла Кейтлин Кидд.

Почему он никак не может уйти? Место преступления досконально изучено, все зафиксировано, сфотографировано, найдено, проверено, обнюхано, обсмотрено и запротоколировано. Он еле держится на ногах. И все же что-то его удерживает.