class="p1">– По-моему, – ответил Кэссиди, – он должен просидеть в тюрьме за каждый день, что я хожу слепым.

– Пятьдесят сойдет?

Да, сказал Кэссиди. А куда деваться.

Пятьдесят – мало, это знали оба. Пятьдесят – это УДО меньше чем через двадцать лет. Но Макларни даже на пятьдесят не наскреб. Сейчас Макларни смотрит на самое важное дело в своей жизни и видит только одно: провал. Черт, не будь Кэссиди копом, дело бы приостановили до суда.

Но тут не может быть приостановки, помилования, небрежной сделки. Джин Кэссиди должен выйти из зала, услышав от городских присяжных приговор не меньше, чем о первой степени. Это ему должен департамент – а Макларни сейчас, по сути, воплощение департамента. Как друг Кэссиди, как сотрудник, несущий ответственность за уголовное дело, как человек, руководивший следствием, только Макларни может отдать этот долг, сделать все как надо.

Это давление усугубляется странной негласной виной. Потому что в теплый октябрьский вечер, когда в отдел убийств поступил вызов, Макларни в офисе не было. Уже ушел со своей смены с четырех до двенадцати – его пораньше подменили полуночники – и услышал о происшествии, только когда его вызвали обратно в офис из бара.

Ранен офицер в Западном.

Выстрел в голову.

Кэссиди.

Это Кэссиди.

Макларни пулей сорвался в офис. Для него это было не просто какое-то ранение полицейского. Кэссиди – друг, перспективный патрульный; Макларни лично натаскивал его во времена недолгой службы сержантом сектора в Западном. Кэссиди был юным дарованием – умным, жестким, честным, – таким копом, который и нужен департаменту на улицах. Даже переведясь обратно в убойный, Макларни не потерял связь с Джином. И вот вдруг он ранен, возможно, умирает.

Его нашли сидящим на северо-восточном углу перекрестка Эпплтон и Мошер. Первым пришел Джим Боуэн, пешком из отделения в нескольких кварталах, и он был в шоке от того, что не сразу узнал сослуживца. Вместо лица – кровавая каша, пришлось присесть и прочитать имя на форме: Кэссиди. Еще Боуэн увидел, что его пистолет – в кобуре, а дубинка – в машине, стоящей на холостом ходу в метре от тротуара. Начали подтягиваться другие патрульные Западного, один другого потрясеннее.

– Джин, Джин… Ох блин.

– Джин, ты меня слышишь?

– Джин, ты знаешь, кто стрелял?

Кэссиди произнес только слово.

– Да.

Знал.

Скорая пролетела меньше мили до травматологического отделения в Университетской больнице, где врачи оценили шансы на выживание в четыре процента. Одна пуля вошла в левую щеку, пробурилась через череп и перебила оптический нерв правого глаза. Вторая прошила левую скулу, повредив второй глаз и окончательно погрузив Джина Кэссиди во тьму, после чего засела в мозге вне досягаемости скальпеля. Из-за второй пули врачи и заговорили о самом худшем исходе: даже если двадцатисемилетний полицейский выживет, его может ждать серьезное повреждение мозга.

Когда с двумя другими патрульными приехала молодая жена Кэссиди из Западного, перед травматологией начались бдения. Затем пошел парад белых фуражек и золотых кантов – полковники и заместители комиссара, – а за ними детективы, хирурги и католический священник, предложивший соборование.

В первые часы расследование ступило на исконную стезю всех перестрелок с участием полиции. Разъяренные детективы и патрульные Западного наводнили окрестности Мошер и Эпплтон и хватали на углах всех кого ни попадя. Гражданских, барыг, наркоманов, пьянь – все живое дрючили, трясли и запугивали. Две пули в упор – это объявление войны, и все демаркационные линии между полицией и жителями Западного района вдруг оказались стерты.

Макларни действовал в ту первую жуткую ночь жестче всех из начальства убойного, землю носом рыл, метался от одного возможного свидетеля к другому, грозил, ярился, вселял страх перед Господом, дьяволом и самим Т. П. Макларни в сердце каждого на своем пути. Когда стреляют в полицейского, отмаза «я ничего не видел» уже не канает; впрочем, все равно его напор в ту первую ночь граничил с безумием. Его детективы трактовали это почти как покаяние, бешеную попытку компенсировать простую истину: когда поступил вызов, он где-то попивал пивко.

На самом деле уход Макларни со смены пораньше ничего особенного не значил. График убойного по большей части гибкий, одна смена сливается с другой, пока доделывается бумажная работа и подходят свежие силы. Кто-то уходит пораньше, кто-то – попозже, кто-то работает сверхурочно над новыми делами, кто-то сидит в баре уже через минуту после того, как из лифта является подмога. «Красный шар» невозможно предвидеть, но Макларни в глубине души плевать на логику. Это не просто «красный шар», и для Макларни важно, что, когда в Джина Кэссиди стреляли на улице, его на посту не было.

Неуправляемый гнев сержанта в первую ночь насторожил детективов. Кое-кто – в том числе лейтенант Д’Аддарио – пытался его успокоить, сказать, что он принимает все слишком близко к сердцу, предложить пойти домой, оставить дело детективам, которые не служили с Кэссиди, которые могут работать с делом как с обычным преступлением – преступлением тяжким, но все же не личной раной.

Во время одного уличного опроса Макларни даже дал волю рукам и раздробил себе костяшки. Через месяцы это станет обычной подколкой: в ночь, когда ранили Кэссиди, Макларни сломал руку в трех местах.

В трех местах?

Ага, в квартале 1800 по Дивижн-стрит, в квартале 1600 по Лоуренс и в…

Макларни не контролировал себя, но и уйти не мог. Впрочем, никто этого и не ждал. Что бы детективы ни думали о его первоначальном участии в расследовании, его ярость они понимали.

В два ночи, где-то через три часа после ранения, в 911 поступил анонимный звонок: езжайте в дом на Северной Стрикер-стрит, найдете пистолет, из которого стреляли в полицейского. Оружия не нашли, но детективы все-таки взяли проживавшего по адресу шестнадцатилетнего парня и забрали в центр, где он начал отпираться от участия в происшествии. Допрос был протяженным и разгоряченным, особенно когда детективы провели тест с лейкооснованием на подошвах его кроссовок и выявили следы крови. Тут уж всем пришлось держать Макларни, чтобы не подпустить к перепуганному замученному пацану, который после долгих часов допроса с пристрастием наконец выдал Энтони Т. Оуэнса, стрелка. Второй, Клифтон Фрейзер, по его словам, присутствовал, но не участвовал. Себя молодой свидетель помещал на расстояние пары метров от происшествия и заявлял, что видел, как полицейский влетел в толпу на углу, после чего в него без повода выстрелил восемнадцатилетний Оуэнс, мелкий наркодилер.

Детективы, работая без передышек, оформили ордеры на арест и обыск Оуэнса, подписали у дежурного судьи и в тот же вечер, в 18:30, ворвались в