порочном положении. Поначалу сестры планировали, что рано или поздно определят судьбу неутомимого Рольфа Карле, бросив жребий, но по ходу восхитительных постельных сражений пришли к выводу, что с этим молодым человеком их связывает особое, игриво-праздничное чувство, абсолютно непригодное в качестве основы для создания добропорядочной семьи. Будучи особами практичными, они решили, что лучшим выходом будет выйти замуж за приятно пахнущих хозяев свечной фабрики, сохранив кузена в качестве любовника и по возможности родив детей не от законных супругов, а от него, что наверняка позволит избежать скуки в семейной жизни, а кроме того, снизит риск врожденных болезней и пороков у детей. Такой расклад не только не устраивал Рольфа Карле, но даже не приходил ему в голову: вскормленный романтической литературой, рыцарскими романами, он с детства впитал весьма строгие представления о достоинстве и благородстве. Девушки в свое удовольствие планировали хитроумные матримониальные комбинации, а он лишь с огромным трудом подавлял в себе чувство вины за то, что любит обеих кузин, убеждая самого себя, что речь идет только о временной связи; в ходе этих отношений ему, как он считал, предстояло узнать девушек получше и, сделав наконец выбор, жениться на одной из них. Долговременные отношения, не соответствующие общепринятым нормам морали, ни в коей мере не входили в его планы. Более того, все это и так уже начинало попахивать чем-то извращенным. Его разрывал неразрешимый внутренний конфликт между желанием, постоянно подогреваемым волной жара и похоти, исходившей от этих двух пышных женских тел, и собственной внутренней строгостью, требовавшей от него создания моногамной семьи – единственной формы существования для уважающего себя мужчины. Не дури, Рольф, разве ты не видишь, что нам дела нет, женишься ты на одной из нас или нет? Лично я не настаиваю, чтобы ты принадлежал только мне, и моя сестра тоже не имеет ничего против, чтобы делить тебя со мной. Так будет продолжаться, пока мы не выйдем замуж, а потом… потом тоже ничего не изменится. Мы будем встречаться и дальше. Эти откровенные слова стали для Рольфа даже не пощечиной, а сокрушительным ударом по его самолюбию. Он на полтора дня заперся в своей комнате и, пылая гневом, не желал ни прикасаться к своим подругам, ни даже смотреть в их сторону. По истечении этого времени молодость и чувственность взяли свое, причем с еще большей силой, чем прежде. Ему пришлось подобрать осколки чувства собственного достоинства с пола, сложить их куда-то в дальний угол души и продолжать спать с обеими сестрами. Сами же они, эти столь восхитительные в постели подружки, вновь обняли его – каждая со своей стороны – и погрузили в пьянящее облако ароматов гвоздики, корицы, ванили и лимона; чувства Рольфа разгорелись с новой силой и вконец сожгли остатки христианских ценностей в его душе. Так прошло три года – срок, оказавшийся достаточным, чтобы Рольф Карле забыл о мучивших его кошмарах и те уступили место лишь приятным, сладким сновидениям. Как знать, быть может, девушкам удалось бы выиграть сражение за своего любовника против его же собственных убеждений и он навсегда остался бы с ними в унизительной роли самца, удовлетворяющего двух ненасытных самочек, и быка-производителя для двух пар, вступивших в близкородственные браки. Все могло бы сложиться именно так, если бы Рольфу Карле не была уготована другая судьба. На роль гонца, которому суждено было сообщить ему эту весть, высшие силы выбрали сеньора Аравену, журналиста по профессии и кинематографиста по призванию.

Аравена писал статьи в самую влиятельную в стране газету. Он был лучшим клиентом пансиона Руперта и Бургель, приезжая к ним каждые выходные и останавливаясь в постоянно зарезервированной для него комнате. Его журналистское перо обладало таким весом в политической жизни страны, что даже во время самой жесткой диктатуры власти не рискнули окончательно заткнуть ему рот. За долгие годы служения журналистике он заработал себе ореол если не мученика, то по крайней мере честного борца за правду. Это порой позволяло ему публиковать такие материалы, какие его коллеги не осмелились бы даже показать редактору. Сам Генерал и Человек с Гарденией относились к нему демонстративно корректно и якобы даже принимали к сведению излагавшуюся в его статьях критику; таким образом, руководство страны заключило с самым известным журналистом негласный договор, в рамках которого поддерживалось условное равновесие между некой свободой – безусловно, в определенных рамках, – которой обладал этот труженик пера, и возможностью создать демократический образ правящего режима, который правительство обретало, ссылаясь на публикацию его наиболее острых критических статей. Питая слабость к сладкой жизни, он всегда курил толстые сигары, ел как лошадь и был большим любителем и мастером выпить пива или чего-нибудь покрепче; пожалуй, только он сумел победить дядю Руперта в честном поединке, кто кого перепьет, причем тому даже не пришлось играть в поддавки. Кроме почета, полагающегося такому стойкому поглотителю пива, у журналиста была в пансионе еще одна привилегия: только он имел право ущипнуть дочек хозяина за внушительные филейные части. Надо сказать, что делал он это без намерения оскорбить их, а скорее с уважением, отдавая дань восхищения столь роскошным формам. Идите же сюда, мои обожаемые валькирии, позвольте старому писаке возложить ручонки на ваши очаровательные попки, провозглашал журналист, и все, включая даже тетю Бургель, заливисто смеялись, когда девушки со всех ног мчались к его столику и, церемонно приподняв подолы, позволяли журналисту восторженно созерцать восхитительные полушария, прикрытые трусиками соответствующего размера, но совершенно детского фасона. Сеньор Аравена привозил с собой кинокамеру и портативную пишущую машинку; клавиши этого на редкость шумного механизма были истерты от долгого употребления до такой степени, что печатать на ней можно было только вслепую – буквы на клавиатуре уже не читались. Журналист работал за своим столиком на террасе всю субботу и обычно захватывал половину воскресенья. Все это время он неторопливо, двумя пальцами печатал очередную статью, сопровождая творческую работу поеданием колбасы и сосисок и запивая все это дело немыслимым количеством пива. Хорошо здесь, говорил он, утопая в клубах сигарного дыма, в этом чистом горном воздухе даже работается не так, как в городе. Иногда он появлялся в пансионе с молодыми девушками – всякий раз с разными. Спутниц он представлял как своих племянниц, и тетя Бургель делала вид, что верит в родственные отношения между ними. А что, говорила она, у нас ведь здесь не какая-то позорная гостиница для свиданок, которых в последнее время понастроили видимо-невидимо, ну а этот сеньор – только ему можно приезжать не с супругой, потому что он