В Видессосе, как и в Риме, день и ночь делили на двенадцать частей, считая от восхода солнца до заката. Трибун взглянул на небо.

– Ну что ж, времени достаточно, чтобы подготовиться.

– Не желаешь ли ты глоток эля? – спросил Виридовикс посланца, протягивая ему маленький бочонок с пивом. Марк видел, как под огненно-рыжими усами кельта зазмеилась улыбка.

– К сожалению, не могу, – ответил посланец Туризина. Голос его по-прежнему ничего не выражал. – Мне нужно передать поручение другим офицерам.

Поклонившись во второй раз, он исчез.

Как только гонец скрылся с глаз, Гай Филипп хлопнул Виридовикса по спине.

– «К сожалению, не могу», – передразнил он видессианина. Центурион и кельт громко рассмеялись, забыв свои ссоры.

– А не выпьешь ли ты глоток эля? – спросил его Виридовикс.

– Я? Великие боги, нет! Терпеть его не могу.

– Ну что ж, нет смысла пропадать хорошему напитку, – сказал Виридовикс и, припав к бочонку, сделал большой глоток.

Командиров, собравшихся в палатке Туризина, было легко разделить на тех, кто знал о падении Резаины, и тех, кто еще не знал об этом. Волны нетерпения пробегали по первой группе, хотя едва ли кто-нибудь мог сказать, чего, собственно, ждет. Остальные сидели спокойно, как на любом другом офицерском совете, когда ничего особенного ожидать не приходится. В течение первых десяти минут казалось, что так оно и будет.

Совет начался с того, что двое крепких охранников приволокли в палатку видессианского лейтенанта с длинной козлиной бородкой и испуганными глазами.

– Ну, что еще стряслось? – нетерпеливо спросил Туризин, барабаня пальцами по столу. У него были куда более срочные и важные дела, чем этот трясущийся юнец, что бы он там ни натворил.

– Ваше Величество… – дрожащим голосом начал лейтенант, но Гаврас взглядом заставил его замолчать и обратил взор на старшего стражника.

– Арестованный, зовущийся Пастиллас Монотэс, вчера вечером в присутствии своих солдат нанес Вашему Величеству злобное и грязное оскорбление. – Голос солдата, обвинявшего Монотэса, был лишен всякого выражения.

Видессианские офицеры, сидящие за столом, замерли с вытянувшимися лицами, а Туризин насторожился. Намдалени, каморы и римляне понимали свободу выражений как нечто само собой разумеющееся, но здесь была Империя, старое государство, переполненное правилами, строго регламентирующими отношение к членам императорской фамилии. Даже такой не вполне традиционный император, как Туризин, не мог потерпеть неуважения к своей высокой особе без того, чтобы не упасть в глазах подданных. Марк сочувствовал испуганному молодому офицеру, но знал, что не осмелится вмешаться в решение этого совета.

– Чем же именно этот Монотэс оскорбил меня? – спросил Император. В его тоне слышалась официальность, принятая при дворе.

– Ваше величество, арестованный говорил, что единственное, на что вы способны, – это осадить Видессос, что вы трусливый шакал, евнух с сердцем курицы и человек с рыком льва и душой мыши. Это его собственные слова, сказанные им, по-видимому, в состоянии сильного опьянения.– При последних словах в тоне гвардейца проскользнула наконец нотка человечности.

Туризин внимательно посмотрел на Монотэса, который от страха; казалось, становился все меньше и меньше прямо на глазах.

– Любопытную помесь зверей я собой представляю, а? – сказал он и усмехнулся.

Надежды Скауруса на благополучный исход дела возросли. Замечание Императора не было похоже на прелюдию к суровому приговору. Искренне заинтересованный, Гаврас спросил:

– Мальчик, неужели ты действительно сказал обо мне все это?

– Да, ваше величество, – пролепетал несчастный юноша, и его лицо стало бледным, как шелк-сырец. Он глубоко вздохнул и вдруг выпалил: – Худшего мне было бы не придумать, даже если бы я выпил море вина!

– Какое неуважение, – пробормотал Баанес Ономагулос, но Туризин весело улыбнулся и закашлялся, чтобы скрыть разбиравший его смех.

– Заберите его и выведите наружу, – приказал он страже. – Дайте ему несколько тычков по заднице и гоняйте, пока винные пары не улетучатся из его башки. Я трусливая мышь, а? – фыркнул Император, вытирая выступившие от смеха слезы. – Ну, убирайся отсюда, живо. Чего ты здесь торчишь? – обратился он к бормотавшему слова благодарности Монотэсу.

Юноша чуть не рухнул на землю, когда стражи отпустили его, и кое-как выполз из палатки.

Вместе с ним исчезло и веселье Туризина.

– Все ли здесь? – спросил Император.

Несколько стульев еще пустовало. Когда наконец последний вождь каморов ввалился в палатку, Туризин бросил на него яростный взгляд, нисколько, впрочем, не смутивший кочевника. Гнев оседлого человека не много стоил в его глазах – даже если тот и был Императором.

– Очень приятно, что ты соизволил присоединиться к нам, – начал Гаврас и тут же, оборвав сам себя, выпалил. – Предлагаю передвинуть палатки к стенам и начать штурм города через два дня.

Наступила тишина, взорвавшаяся через секунду множеством голосов. Скаурус еще никогда не видел, чтобы командиры Туризина так возмущались.

– Тогда ты лопух и потерял остатки мозгов, которые у тебя еще были! – перекрывая все вопли, гремел голос Сотэрика.

– Как ты объяснишь это сумасшествие? – вторил ему Аптранд, сын Дагобера.

В то время как Сотэрик пылал гневом, в голосе более старшего намдалени слышалось только холодное любопытство. Он глядел на Туризина так, словно перед ним был трудный текст, описывающий древние деяния Фоса.

– Намдалени никогда не знают, что происходит вокруг, – заметил Гай Филипп, однако недовольные крики сидящих вокруг офицеров заглушили его голос, в котором прозвучала легкая неприязнь – для профессионального солдата информация означала иногда жизнь. Намдалени наемники по призванию, слишком часто попадали впросак из-за своей неосведомленности. Скаурус понимал неодобрение старшего центуриона, как понимал и то, почему солдаты Княжества порой не знали о происходящих вокруг событиях. В глазах видессиан они были не только еретиками, но и людьми, готовыми напасть на Империю, если ситуация будет подходящей. Неудивительно, что новости так медленно доходили до них.

Туризин подождал, пока утихнет шум, и Марк, зная, что Император наиболее опасен, когда контролирует свой гнев, насторожился.

– Я потерял свои мозги? – холодно повторил Гаврас, смерив Сотэрика взглядом, словно орел, глядящий на бегущего далеко внизу волчонка. Сотэрик дрогнул и отвел глаза. Трибун невольно восхитился силой духа своего шурина, если не его здравым смыслом.

– Да, клянусь Игроком, – ответил намдалени. – Сколько времени мы просидели здесь, ничего не делая и ожидая, пока осажденные подохнут с голоду? Чего ради сейчас тебе вдруг приспичило лезть на стены? Из-за того, что какой-то щенок недостаточно почтительно отозвался о своем Императоре, ты готов начать этот дурацкий штурм и угробить свою армию? Это настоящий идиотизм, я тебе скажу.