– Этим я и занимаюсь. Послушай… не знаю, насколько это важно, но у нас есть кое-какие подвижки. – Мэтт делает паузу, выверяя слова и не желая рассказывать лишнего. – Может, и не понадобятся месяцы. Может, и недели не понадобятся.

Удары прекращаются. Микки спрыгивает с ринга и подходит к Мэтту.

– Что это значит? – спрашивает она, тяжело дыша – то ли от усталости, то ли от волнения.

Мэтт понимает, что она обязательно потребует объяснений. Вот он дурак. Не нужно было ничего говорить.

– Что это значит? – настойчиво повторяет Микки.

– Я… встретил одного журналиста, который нашел кое-какие улики…

– Что за улики? Против домовладельца? Его арестуют? Мы сможем вернуться…

– Постой, постой! – Мэтт жестом показывает девочке успокоиться, по-прежнему не зная, что сто́ит ей рассказывать, а что нет.

– Эй! – восклицает она. – Не делай такое лицо, Мэтт Мёрдок! Теперь не отвертишься! Выкладывай.

– Я…

– Выкладывай! Я должна знать, что происходит!

Мэтт вздыхает. Она права. Она должна знать все.

Поэтому он рассказывает ей абсолютно обо всем, что они с Беном выяснили. Об убийствах, о флэшке, об аукционе. Одна часть его подсказывает, что он поступает безответственно, но другая часть возражает. Это непосредственным образом касается Микки. Речь идет о ее доме, о ее семье. Не ему решать, что она должна знать, а что нет.

Черт побери, когда-то ведь и он сам не мог уснуть ночами, думая о том, что было бы, если бы он знал о планах своего отца. Возможно, у него не вышло бы убедить отца повиноваться Риголетто, но дело даже не в этом. Он всегда чувствовал, что его предали, даже понимая, что на самом деле отец его защищал. Он хотел все знать, хотел, чтобы отец с ним поделился. Доверился ему. Теперь он понимает, что Микки чувствует то же самое.

Когда Мэтт заканчивает рассказ, Микки никак не реагирует. Просто отходит в сторону.

– Микки?

– Значит, вы собираетесь отправиться на этот аукцион и каким-то образом выкрасть флэшку?

– Ага.

– Думаешь, это поможет мне вернуться домой?

– Надеюсь.

– А что на этой флэшке?

– Пока не знаю. Но раз из-за нее убивают людей, значит, она даст нам все ответы. Я в этом уверен.

– Возьмите меня с собой.

Мэтт смеется, думая, что Микки шутит, но тут же понимает, что это не так.

– Нет, – твердо говорит он. – Ни за что.

– А вот и за что!

– Нет. Это опасно.

– Вот именно! Кто будет за тобой приглядывать?

Мэтт ошеломлен. Он думал, что Микки хочет отправиться с ним из чувства мести, но она лишь хочет защитить его. Он с трудом сдерживает улыбку, зная, что это ее разозлит.

– Обо мне не беспокойся.

– Мэтт, ты что, никогда не замечал, что ты слепой?

– Со мной будет Бен.

– Неужели? Кто этот Бен вообще такой? Я с ним не знакома. Ему можно доверять? Он сильный? Умный?

Мэтт снова готов рассмеяться.

– Он умный, и ему можно доверять.

– Но не сильный? Вот видишь, я должна пойти с тобой!

– Микки, – спокойно говорит Мэтт, – я не могу тебя взять. Не могу взять на себя такую ответственность и подвергнуть тебя опасности.

– Но…

– Микки, никаких «но»! – Мэтт все-таки срывается на крик.

Он слышит, как опешила Микки. Она отходит еще дальше от него, обиженная.

– Микки, прости, но ты остаешься. Это мое окончательное решение. Я рассказал тебе все, потому что ты мне нравишься и я тебя уважаю. Но ты должна остаться здесь, иначе я буду за тебя волноваться.

– А я волнуюсь за тебя! – кричит девочка.

Ее голос эхом разносится по залу. Мэтт слышит, что она готова разрыдаться.

– Я не хочу тебя потерять. Ты мой друг.

– Микки, со мной ничего не случится, обещаю.

Микки бросается к нему и крепко обнимает.

– Обязательно вернись, мистер Сорвиголова, – бурчит она, уткнувшись в его свитер.

– Обещаю. Честное скаутское.

– Ты был скаутом?

Мэтт улыбается.

– Не-а.

Двенадцать часов назад

Мэтт слышал о Норт-Бразер-Айленде, но, как и большинство жителей Нью-Йорка, никогда там не был. Этот островок расположен в проливе Ист-Ривер, между Бронксом и островом Райкерс. В 1885 году на нем открылся изолятор, на месте которого с тех пор размещали то больницу, то психиатрическую лечебницу, то реабилитационный центр для несовершеннолетних наркоманов. В шестидесятые годы двадцатого века его забросили, и с тех пор остров был отдан на волю природы. Здания постепенно разрушились, и теперь там заповедник для редких птиц, а воды регулярно патрулирует береговая полиция.

Но не сегодня. Сегодня полицейских катеров в акватории Ист-Ривер не видать. Мэтт догадывается, что кто-то из участников торгов за определенную сумму «уговорил» их не появляться.

Мэтт с Беном прибывают на Норт-Бразер-Айленд ранним утром. Над островом стоит туман, ограничивающий видимость парой метров. Они привязывают к ветхому пирсу взятую напрокат весельную лодку и сходят на берег. Гнилое дерево скрипит под ногами. Туман Мэтту не нравится. Он – помеха его чувствам и восприятию. Голову Мэтта будто обернули ватой – звуки приглушены и искажены. Воздух движется непривычно, противоестественно.

Сразу за пирсом путь им преграждает неширокая, но густая лесополоса. По колено в снегу они пробираются сквозь нее, пока на полпути к комплексу зданий не натыкаются на старую хижину смотрителя. Войдя внутрь, Мэтт садится у окна, за которым нет ничего, кроме снега и деревьев. Бен находит где-то потрепанный экземпляр «Меча Конана»[3] в мягкой обложке и, усевшись прямо на полу, решает почитать.

Проходит несколько часов. Бен бросает читать, и начинает нервно мерить шагами маленькую хижину. Мэтт тоже волнуется, но прекрасно понимает, что суетой делу не поможешь. Стик учил его успокаиваться и сохранять внутреннюю энергию. Никогда не знаешь, когда она тебе пригодится. Наконец, Мэтт чувствует, что становится светлее. Не поднимаясь со стула, он вытягивается и спрашивает Бена:

– Который час?

– Пять, – зевая, отвечает Бен.