Ближе всех к ним стояли академики Эвандро Нунес дос Сантос, Алсеу де Аморозо Лима, Афранио Портела, Фигейредо Жуниор, поэты Мурило Мендес и Аугусто Фредерико Шмидт, артисты Прокопио Феррейра и Мария-Жоан, писатели Алваро Морейра, Сержио Милье, Жозуе Монтелло, Анибал Машаду и редактор литературного журнала «Дон Казмурро» Брисио де Абреу, проживший в Париже больше десяти лет.

Эти и другие антифашисты собрались у Эвандро по случаю приезда в Рио Роже Бастида — он намеревался читать лекции в столичном университете и завести новые знакомства. Двух ученых связывала крепкая дружба, основанная на взаимном восхищении. Эвандро собрал у себя друзей, чтобы сообща обсудить, как лучше помочь голлистским организациям и партизанам. Гостей принимала вместе с братом юная хозяйка дома Изабел, которая не в силах была скрыть гордость: ведь крестил ее не кто иной, как Антонио Бруно.

Среди принятых решений одно заслуживает особого внимания, поскольку сулило несомненную выгоду и общественный резонанс. Мария-Жоан предложила возобновить спектакль по пьесе Бруно «Мери-Джон», премьера которого состоялась в 1922 году в театре Леополдо Фроэса. Сбор поступит в пользу «Свободной Франции». Единственное представление состоится в понедельник, когда все театры закрыты, и будет посвящено двадцатипятилетнему юбилею сценической деятельности Марии-Жоан. Предложение было принято с восторгом. Общее руководство и рекламу взяла на себя редакция «Дона Казмурро»; Алваро Морейра согласился обновить мизансцены, а Санта-Роза — декорации; Фигейредо Жуниор сочинит текст программы, Прокопио сыграет роль мнимой голливудской кинозвезды, — роль, которую в первой постановке исполнял сам Леополдо Фроэс. Кроме того, всем — и в первую очередь дамам — надлежит заняться распространением билетов по самой высокой цене.

Вечер удался: стол был роскошен, вина — высшего качества, собеседники блистали остроумием, Педро и Изабел радовали гостей по-детски непринужденным весельем. После серьезных разговоров приглашенные разбрелись по саду, наслаждаясь в раскаленной декабрьской ночи прохладным дуновением бриза. Местре Афранио, дона Розаринья и Мария-Жоан уселись на скамье под жакейрой.

— Как ты хорошо придумала, Мария-Жоан. — Дона Розаринья нежно гладит руку актрисы.

— Я очень многому научилась от Бруно. И любви к Франции — тоже. Ну а потом мне самой давно хотелось снова сыграть роль в пьесе, которую он написал специально для меня. Сегодня она может показаться наивной, но ведь стихи по-прежнему великолепны, правда? Вся беда в том, что я играла Мери-Джон, когда мне еще не было двадцати, а сейчас мне скоро тридцать девять,…

— Перестань. Больше тридцати тебе не дашь… — галантно замечает местре Афранио, и он недалек от истины.

— Я подумывала, не пригласить ли на эту роль кого-нибудь помоложе, но, признаюсь вам, мне ужасно, просто ужасно хочется сыграть ее самой, заново прожить те дни. Мери-Джон — это я в девятнадцать лет. Вот только сойду ли я за девятнадцатилетнюю?

— Запросто! — отвечает дона Розаринья. Я бы не стала тебя обманывать, если бы ты рисковала оказаться в смешном положении. Чуть больше грима, чем обычно, — и все… — Она дружила с актрисой еще со времен первой постановки «Мери-Джон».

Местре Афранио меняет тему разговора.

— Ну-с, как поживают наши избиратели? Как они отнеслись к tournants de l’nistoire[24]?

Под деревьями звенит смех Марии-Жоан.

— Ничего смешней в жизни своей не видела! Я добыла для этого генерала четыре голоса, не считая Пайву, а теперь все надо порушить и повернуть в обратную сторону! Вы не представляете, как вытянулись лица у моих поклонничков!..

— А как ты им объясняла свои хлопоты за генерала?

— Очень просто: голос крови — я двоюродная сестра и ближайшая подруга его жены.

— А задний ход?

— Пришлось сочинить целую историю, от которой поклонничков бросило в дрожь. Я чуть не плакала от возмущения, когда живописала гнусное поведение генерала. Он якобы собирался презреть узы брака, оставить на поругание семейный очаг и дружбу, заманить к себе и овладеть мною на супружеском ложе. Эта сцена сделала бы честь лучшему итальянскому драматургу: генерал пытается меня изнасиловать — я героически отбиваюсь. Еле-еле высвободившись, вся в синяках, запахивая разорванное платье, я убегаю, а генерал вслед кроет меня последними словами. Сцена имела потрясающий успех: у поклонников волосы встали дыбом. Все знают, что я ни разу в жизни не согласилась переспать с мужем подруги, какой бы он ни был.

Афранио Портела поднимает голову и ни с того ни с сего начинает любоваться звездным небом. Уж кто-кто, а он осведомлен о немногих, но суровых принципах Марии-Жоан. Однажды, через много лет после окончания ее романа с Бруно, Афранио предложил взамен свою кандидатуру, но актриса поцеловала его и сказала как отрезала:

— Это невозможно, милый мой. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю, но мы подруги с Розариньей. Это невозможно. И не настаивай, а то я вконец огорчусь.

…Налетевший с моря ветерок перебирает волосы великой актрисы, — Поклоннички возмутились. Кто станет голосовать за такое чудовище? Бедный Морейра… Чем вдруг стал плох этот генерал?

— Он ничем не плох. Он генерал.

Приближается Фигейрейдо. В глазах у него алчный огонек.

— Мария, мы тут посоветовались с Алвиньо (имеется в виду Алваро Морейра), — кое-что придумали насчет спектакля…

Мария-Жоан встает и протягивает руку драматургу, который перевел пьесу Ибсена только для того, чтобы она сыграла Гедду Габлер:

— Пойдем, расскажешь…

Афранио долгим взглядом провожает их исчезающие во тьме силуэты. Очевидно, жена Фигейредо не принадлежит к числу подруг Марии-Жоан… Сколько жизненной силы в этой женщине, родившейся в бедном предместье, ставшей Принцессой Карнавала, а потом великой актрисой, — она без устали пожинает лавры и коллекционирует любовников, она с каждым годом приумножает свою славу, свое богатство.

Местре Портела ничего не рассказал жене о своем намерении, потому что и сам не знал, хватит ли у него храбрости снова оказаться наедине с чистым листом бумаги. Но видение будущего романа все больше обретает плоть в эту ночь — ночь заговорщиков, когда маки стали лагерем на холме Санта-Тереза в городе Рио-де-Жанейро.

«Ох, ветер в голове! А все-таки сердце у нее доброе и справедливое», — подумал генерал Валдомиро Морейра, когда его дочь Сесилия оторвалась на минутку от радиоприемника, передававшего блюзы в исполнении Стелы Марис, и изрекла:

— Папа, когда ты будешь заправлять у себя в Академии, дай какую-нибудь премию Клодинору. Он заслужил.

— Ты права, он действительно достоин поощрения: предан, почтителен со старшими — даже не скажешь, что штатский.

Клодинор Сабенса и вправду служил генералу как исправный ординарец: ходил за ним по пятам, слушал лекции академиков и рассказы генерала о том, как прошли предвыборные визиты к академикам, считал и пересчитывал голоса — слава богу, теперь, после столь своевременной смерти полковника, это уже ни к чему.