— Ты у меня еще получишь! — пообещала Люська.

— Вот потому и маньяка найти не могут, полиция с бабами занята! Некогда ей убийцу искать! — в сердцах крикнула Надежда вслед мотоциклу, подобрала свой туесок и побрела на хутор.

Рано утром, когда все еще спали, под окном закашлял Николай. Он потоптался на месте, потом потянуло дымком сигареты. Надежда от злости спала плохо, прикорнула под утро, так и то разбудили. Она заворочалась и решила не вставать — все равно разговора не получится, какая уж тут беседа по делу, когда все тишком да с оглядкой. А Люська услышит да начнет орать — перед старухой сраму не оберешься. Николай под окном снова покашлял. Позвать Надежду он боялся — Люська явится, а он еле-еле ее успокоил.

«А идите вы все подальше!» — сонно подумала Надежда и перевернулась на другой бок.

Когда она спустилась вниз, участкового и след простыл, а старуха, самостоятельно выбравшись из кровати, величественно восседала на террасе в одной ночной сорочке. Хорошо хоть, с утра крыльцо было залито солнцем.

Совершенно машинально Надежда переделала все утренние необходимые дела. Мысли ее были заняты таинственным путем, который прочертил убийца, теперь, при свете дня, она верила, что все так и есть, она не ошибается, не может быть такого совпадения, все убийства были задуманы заранее. Однако если убийца никакой не сумасшедший, то она тем более. Идти одной на поиски никак нельзя. С другой стороны, как бы поздно не было, а капитан Черенков если и узнал что-то в городе, то к ней теперь и на пушечный выстрел не подойдет, Люську боится.

Надежда в сердцах помянула Люську недобрым словом, в ответ шевельнулась кружевная занавеска в Люськином окошке, да вот и сама она собственной персоной явилась на крыльце, позевывая и затягивая поясок халата. Как видно, Николай сумел все же убедить Люську в полной своей лояльности если не словом, то делом, и теперь она была в хорошем настроении и не хотела поминать старое.

— Привет, Надя! — как ни в чем не бывало высказалась Люська. — С хорошей тебя погодой!

Надежда была озабоченная, злая и невыспавшаяся, поэтому сочла уместным не ответить на игривое приветствие Люськи. Та постояла на крыльце, потом направилась к колонке умываться. Колонка была у них общая со старухой и качать ее приходилось вручную, что, конечно, очень неудобно. Одному человеку, твердо державшемуся на ногах и имеющему две здоровые руки, и то это было трудновато — пока качаешь, вода идет, а как только бежишь умываться — вода тут же кончается. А у Люськи ведь одна рука к тому же была занята костылем.

С неприкрытым злорадством Надежда наблюдала, как Люська металась между рычагом и краном.

«Пускай тебе твой Николай воду качает, — подумала она, — больше он ни на что не способен».

Последние слова являлись заведомой неправдой, но, как уже говорилось, Надежда встала сегодня не с той ноги, и суждения ее были не совсем справедливы.

От увлекательного зрелища ее отвлек лай Найды из-за забора. Дед Семен был сегодня настолько любезен, что махнул рукой и даже улыбнулся щербатым ртом.

Это придало Надежде смелости, она рванулась за калитку. Найда тут же подбежала, встала лапами ей на плечи, отчего Надежда присела и оперлась на забор, а собака все пыталась достать языком ее лицо.

— Найда, фу! Ну что ты будешь делать! — сокрушался дед Семен. — Ну совсем стыд потеряла, будто щенок несмышленый!

— Семен Степанович, вы собаке своей доверяете? — спросила Надежда, решившись. — Как по-вашему, хороший я человек?

— Ну, если по Найде судить, то лучше тебя нету, — дед даже рассмеялся.

— Так если я про смерть сына вашего спрошу, вы поверите, что не из пустого любопытства интересуюсь? — с ходу бухнула Надежда.

Семен отшатнулся как от ожога, сжал зубы, потом встретил твердый взгляд Надежды.

— Зачем тебе это?

— А вот зачем, — она протянула ему листок, где с одной стороны в столбик были выписаны фамилии жертв, а с другой стороны — географические названия.

— Чегой-то… — дед прищурился, — сама читай, я без очков…

Надежда оглянулась на Люську, которая, сгорая от любопытства, тянула шею из-за забора, увлекла соседа подальше и вполголоса прочитала ему содержимое своей бумажки.

Старик быстро уразумел суть, но после этого долго думал. Присмиревшая Найда жалась к его ногам.

— Проводите меня туда! — взмолилась Надежда. — Там, на месте, все поймем! Знаю ведь, что не просто так вы по лесу ходите, не потащили бы собаку в старые доты, если бы нужды не было!

Дед Семен блеснул глазами.

— Идем! — решительно сказал он. — Собирайся, а я ружье возьму!

— Надь, ты куда это? — вскинулась во дворе Люська.

— Отвали! — Надежда решительно отодвинула ее в сторону.

— Клавочка, одевайся теплее, — сказала с крыльца старуха, — в лесу сыро…

С самого детства Он чувствовал в себе что-то особенное. Чувствовал, что Он — не такой, как все остальные. Его одноклассники дрались на переменках, курили под лестницей, играли в футбол на школьном дворе, а Он прислушивался к голосам, которые нашептывали Ему, что перед Ним — необыкновенная, особенная судьба, что Его ждет высокая цель… вот только постоянные головные боли мучили Его все сильнее и сильнее. Но Он верил, что это — тоже признак Его особенности. Он читал, что многие великие люди страдали такими же головными болями и даже эпилептическими припадками.

Одноклассники замечали Его странности и несколько раз колотили после уроков. Однако Он умел дать сдачи. Во время драки Он приходил в какое-то особенное состояние — не чувствуя боли, не различая перед собой лиц, молотил кулаками все, что оказывалось на Его пути…

Его стали бояться, бояться и избегать.

Это Его вполне устраивало — люди Ему не нравились, Он не любил их и презирал за мелочную суетливость. Они сновали вокруг Него, как муравьи вокруг разоренного муравейника, гнались за ничтожными благами, лгали и изворачивались.

Женщины Его никогда не интересовали, мужчин Он ненавидел.

Обществу людей Он предпочитал книги — особенно исторические. Особенно книги о выдающихся полководцах, правителях и других людях великой судьбы. К историческим книгам приучила Его учительница Аглая Васильевна, а потом уж Он сам пропадал в читалке знаменитой Выборгской библиотеки.

Эта библиотека, построенная до войны финским архитектором Алваром Аалто, своей строгой, лаконичной красотой успокаивала Его, внушала уверенность в своей избранности, своем особом предназначении.

Однако головные боли становились все сильнее и сильнее…

В армию Его не призвали по состоянию здоровья. Поступить в институт Он не смог — во время подготовки к экзаменам боли становились просто невыносимыми, и пришлось отложить учебники.

Однако Его легко приняли в библиотечный техникум. Конкурса там почти не было, а мужчин на курсе можно было вообще пересчитать по пальцам.