– Студентка умерла?

– Да, – резкий кивок и протяжный вздох, болезненный, режущий по нервам ржавой пилой. – Я выбрала Тамару, хотя девочке было хуже.

– Вы так легко об этом рассказываете.

Острый взгляд иголкой под кожу, и на миг лицо моей собеседницы скрывается в дымном тумане. Она рассеивает его рукой и, вздохнув, говорит:

– Это надо было кому-то рассказать, – тяжёлый вздох и взгляд в окно. – Я очень уважала твоего отца, он был действительно хорошим человеком, искренним. – Мне кажется, что за её словами прячется нечто большее. Что-то личное, но я не намерен лезть под кожу. Мне просто нужна правда о моей Бабочке, больше мне ничего не нужно. – А ты так на него похож. Очень похож.

– Вы даже не спрашиваете, зачем мне эта информация.

– Я знаю, что вы любили друг друга. Ты и Мария. Я, знаешь ли… следила за жизнью Петра. На глаза не показывалась, но издалека, изредка.

– До сих пор любим, – заявляю и снова растираю затекшую шею рукой. – Что дальше было? Времени, правда, в обрез.

Она кивает и тушит окурок, хмурясь.

– А дальше всё просто. Как в мексиканском сериале: Тамара родила сына, который прожил не больше часа, а у не перенесшей роды студентки – здоровая и красивая девочка. Вот и всё. Дальше, думаю, ты и так всё понял.

Я сам не заметил, в какой момент акушерка перешла на "ты", но это меньшее, на что мне хочется обратить сейчас внимание. Значит, я был прав.

– Нечаев купил себе ребёнка?

– Не называй это так, – взмахивает руками и трясёт головой, будто бы я сказал самую большую глупость на свете. – Он не покупал! Но он любил Тамару, потому мы это сделали. Просто поменяли детей. Ведь в итоге всем стало только лучше.

Блять, лучше. Это какой-то дикий сюр, в котором приходится вариться.

– Вот сейчас рассказала и легче стало. Теперь и умирать не страшно. Только, Клим… ты же помнишь, что пообещал мне?

Киваю, поднимаясь на ноги.

– Да, Екатерина Семёновна. Никто не узнает о нашем разговоре.

– Спасибо.

Она поднимается следом, зябко кутается в накинутую на плечи шаль, а я останавливаю её жестом.

– Не надо провожать. И да, спасибо за откровенность.

Она кивает, молчит, а я стремительно покидаю дом, в котором хранится слишком много скелетов. И, кажется, если проведу здесь ещё хоть одну минуту, они навалятся на меня и задушат.

Клим.

– Свободны до вечера, – даю отмашку охране. – Мне нужно прокатиться в одно место. Одному.

Парни кивают, послушные, и через минуту остаётся лишь след от шин в мартовской грязи, да удаляющийся звук мотора. Вот и чудесно. Пусть уезжают, мне пока что не до них.

Времени на задушевные разговоры с акушеркой потрачено немеряно, но минутка, чтобы спокойно покурить в одиночестве найдётся. Отъехав подальше, останавливаю машину у обочины, достаю из бардачка сигареты. Делаю глубокую затяжку, смяв фильтр онемевшими губами, а глаза сами собой закрываются. Вдруг наваливается такая усталость, что не продохнуть и не выдохнуть. И только табачный дым ещё держит в границах реальности. Привычные действия для того и нужны, чтобы не терять берега. Набиваю полные лёгкие вредными смолами и канцерогенами, выпускаю часть из них наружу, и становится немного проще. Легче и понятнее.

Передо мной стоит один вопрос: говорить ли Бабочке о том, что узнал? Нужна ли ей эта правда? Но с другой стороны… сколько можно жить во лжи? Её и так слишком много накопилось и боюсь, это ещё не предел.

Устал, мать его, так сильно устал, что не хочется ни шевелиться, ни куда-то ехать. Но на кону стоит так много, что просто не имею права сорвать операцию. Сейчас это не только моё дело и от моей расторопности зависят даже звёздочки на чьих-то погонах.

Телефон пиликает входящим сообщением, и я смотрю на экран, мысленно намечая маршрут. Мотор тихо урчит, машина трогается с места, а недокуренная сигарета вылетает в окно. Надо торопиться, а не сопли жевать.

Но прежде чем всё завертится с безумной скоростью, мне нужно услышать голос моей Бабочки. Чтобы понимать: я всё это делаю не зря и не имею права отступиться. Не ради себя, ради неё.

Я оставил ей телефон с новым номером на тумбочке, когда уезжал сегодня утром. Мне нужно иметь возможность быть с ней на связи в любой момент. Не выдержу неизвестности, сорвусь с места и сорву всё. Нельзя.

Маша берёт трубку практически мгновенно, и от этого на сердце становится теплее. Эгоистичная радость и беспричинное счастье – то, что испытываю рядом со своей женщиной.

– Клим, – выдыхает, а в голосе нервозность. Хочется обнять её сейчас, прижать к груди и заверить, что всё будет хорошо. Объяснить, что я рядом, но приходится довольствоваться только голосом.

– Бабочка, – улыбаюсь, как чёртов идиот. И пусть она не видит меня сейчас, знаю, что чувствует. – Береги себя, Бабочка. Хорошо? Обещаешь?

Она всхлипывает, но держится.

– Не говори так…

– Как?

– Будто бы прощаешься. Не надо.

– Я люблю тебя, Бабочка. Больше всего в этом мерзком мире. Больше самого себя и жизни.

– Да ты романтик, Клим Петрович, – тихо смеётся, но в голосе нет веселья. – И я тебя люблю. Будь осторожен.

– Буду.

И кладу трубку. Позвонить ей оказалась так себе идеей, потому что сейчас в груди невыносимо печёт, словно мне на сердце плеснули раскалённым металлом. Больно, душит, и я до упора опускаю окно, чтобы впустить в салон свежий воздух.

По дороге чуть было не встреваю в пробку, но удача снова на моей стороне. Удаётся сократить маршрут, и я прибываю на место встречи с нужным человеком даже раньше положенного.

Забегаловка «У Феди» – стрёмное место, но интерьер и класс заведения сейчас меня волнуют меньше всего. Паркую машину рядом с кособоким ярко-жёлтым Жигулём, запихиваю ключи в карман, и, оглянувшись по сторонам, стремительно иду к грязной пластиковой входной двери.

– Клим Петрович, – поднимается на встречу лысоватый гражданин явно ментовской наружности. Вот ничем её не закамуфлировать – менты всегда узнаваемы. – Присаживайтесь. Кофе?

– Спасибо за разрешение, – усмехаюсь, занимая место напротив плешивого. – От кофе не откажусь.

Он кивает и подзывает рукой официантку, а я быстро сканирую взглядом тесное помещение. Некогда белые пластиковые столики, некоторые из которых вот-вот рассыплются на части, кособокие стулья и пятна плесени на стенах. Интересно, как много нужно отваливать санстанции, чтобы заведение все ещё не закрыли? И не проще ли потратить эти деньги на ремонт? Впрочем, не мои проблемы. Просто размышления о всякой ерунде помогают держаться, отвлекают.