не мог судить… кроме него самого. Очень медленно, но все же слова старого священника дошли до Хорхе Квинтеро. Но он был набожным христианином и очень хорошо понимал, что значит самоубийство. Ему пришлось бы решиться на самый страшный грех.

Дон Хосе нашел выход. Он спросил у Хорхе, слышал ли тот что-нибудь о святой Аполлонии. Да, Хорхе слышал о ней – та святая, которую изображают с щипцами и зубом и которой люди молятся, когда страдают от челюстной боли.

Священник рассказал ему историю этой святой. Она была приговорена к сожжению на костре. Костер был уже разведен, и женщина так возжаждала мученической смерти, что не стала дожидаться, пока палач сделает свою работу, сама прыгнув в огонь. Это было самое настоящее самоубийство, но оно не считалось таковым у католиков.

То же самое и с монахинями Зеебенау. В монастыре бенедиктинок в Брессаноне монахини тряслись от страха, когда французы вошли в страну. Андреас Хофер, Йозеф Шпекбахер, отец Хаспигнер и их люди должны были вернуться глубоко в горы, когда якобинская армия уже была в долине. Монахини знали, что их ждет изнасилование. Все вместе они бросились из окна прямо в ущелье, и их тела разбились о скалы. И хотя в данном случае осквернение их тел никак не запятнало бы их духовной чистоты и они должны были это знать – совершенно точно они это знали, – все же церковь освободила их от греха самоубийства.

У Хорхе Квинтеро были точно такие же основания, как и у этих женщин. Если он отдаст свою жизнь добровольно, для его ближних то будет смерть мученика. Тогда в последнее мгновение он принес бы покаяние, которого требует церковь. И даже если он не испытает облегчения, то сама божественная сила ниспошлет ему милость раскаяния. Кроме того, священник пообещал молодому человеку, что того похоронят со всеми почестями в освященной земле.

И дон Хосе сказал: «Если Бог того пожелает, я не буду противиться. Пусть тогда я стану последней жертвой».

Три дня провели они в исповедях и молитвах. А потом Хорхе Квинтеро заколол себя навахой[11]. Иезуитский священник сдержал слово, хотя местное духовенство сперва воспротивилось тому, чтобы самоубийца был похоронен на кладбище. Спустя два дня священник заболел тифом и в течение недели скончался. Он стал последней жертвой.

Госпожа Мари Стуйвезант, мы решили последовать примеру этого священника. Так же, как он убедил Квинтеро, мы решили попытаться убедить вас в том, что ваша жизнь и ваши работы губительны для человечества. К сожалению, в отличие от этого священника мы не можем даровать вам утешение, которое получил Хорхе, поскольку само утешение сокрыто в вере, которую вы не разделяете. Хорхе Квинтеро держал ответ перед высшим судьей, чье милосердие было обещано ему старым священником. Вам же, сударыня, не нужно держать ответ ни перед кем. Вы сами – высший судья.

Нам больше нечего добавить. Наша работа подошла к концу. Мы выступаем против преступницы, отравительницы и убийцы, Мари Стуйвезант. И обращаемся к судье, Мари Стуйвезант. Ради всего человечества мы просим справедливого приговора.

Еще какое-то время Эрвин Эрхардт продолжал стоять, но вскоре опустился на свое место. Все стихло. Никто не говорил и не шевелился. Слышен был лишь омерзительный крик чайки с моря.

Минуты шли. Вдруг женщина расхохоталась и снова затихла. Наконец она заговорила:

– Я, конечно, ничего не понимаю в судебных процессах, однако, насколько мне известно, после обвинения обычно выступает защита. Господа, вы действительно очень хорошо распределили ваши роли, но совершенно упустили из виду эту часть. Вы ведь не хотели, чтобы я привела своего адвоката. Иначе вы бы не позвали меня сюда и не умоляли вынести приговор. Я принимаю это, господа, и сама отказываюсь от защиты. Тем более абсурдно позволить подсудимому самому вершить над собой суд. Я полагаю также, что у него есть право отказаться и от этой чести. Это было бы, несомненно, удобнее для меня. Видите ли, господа, в вашей теории о том, что мой случай совпадает с историей этого несчастного андалусского парня, есть огромная дыра, и я недоумеваю, почему вы ее не замечаете. Священник все же осудил его, когда настаивал на том, что божественная справедливость требует его смерти, что это единственный способ избавить человечество от угрозы заражения. Самому Хорхе Квинтеро была отведена роль не судьи, а палача. Он исполнил чужой приговор, а не свой собственный. Того же вы требуете и от меня, господа. Вы уже давно вынесли мне приговор и теперь хотите, чтобы я стала сама себе палачом. Но вы не такие порядочные, как иезуитский монах. Даже после целого года подготовки у вас не хватит сил убедить меня в том, в чем падре убедил Хорхе. Дон Хосе взвалил на себя весь мир и божественную справедливость, в которую верил, и за то, что сделал, он расплатился собственной жизнью. Вы же, господа, не берете на себя никакой ответственности, не подвергаетесь никакому риску. Вы все, простите за откровенность, за исключением доктора Эрхардта, задолго до меня были заражены, где бы это ни произошло. Вы думаете, что очищаете себя, давая мне возможность самой вынести приговор.

Однако, господа, я отказываюсь судить себя. Вот мой приговор!

Вы, господа, наполнили случай с Хорхе Квинтеро христианским мировоззрением. Но ведь тогда не стоит забывать, что сам Бог создал этого человека таким. Значит, в этом был его божественный замысел – именно в этом ужасном изъяне. С другой стороны, в этом можно было найти и выгоду. Ведь, помимо вируса тифа, он нес в себе и сильнодействующее средство против него. Что-то в его теле обезвреживало болезнь. Он сделал то, что должен был, поэтому на нем нет никакой вины. Это всего лишь божественная справедливость. Какой-то человек осудил его. Он сам, будучи человеком, поверил в этот приговор и привел его в исполнение. Конечно, подобные случаи неумышленного вреда человечеству крайне редки, но это вовсе не делает их исключительными. Разве не представляет опасность каждая гадюка? Разве крысы не являются разносчиками холеры, а комары – разносчиками малярии? Но кто осмелится требовать от комаров, крыс и гадюк оборвать свое существование? Человеческое общество уверено, что у него больше прав. А мне сдается, у него нет вообще никаких прав, но оставим это. Единственное право, которое есть у человечества, – это защищать себя и, таким образом, уничтожать все, что представляет опасность. Поэтому люди истребляют крыс, змей, убийц – да кого угодно. Если же общество не осмеливается вдруг придать источник яда огню, тогда вина за распространение заразы лежит на