– Что вы курите, граф? – В голосе ее звучали нотки благодарности.

Граф Тхун вздохнул:

– Это сущее проклятье. Мне удается раздобыть только индийские препараты за умопомрачительную цену.

– Я заметила, – сказала Мари, – потому и спрашиваю. У меня как раз есть лучший китайский опиум, я пришлю его к вам в номер, граф! – Она улыбнулась. – Или, возможно, это следует расценивать как попытку подкупить судей?

– Мы не ваши судьи, – сказал доктор Левенштайн. – Существует лишь один человек, у которого есть право вас судить. И вы уже довольно скоро услышите его имя! Прошу, продолжайте. – Последнее было адресовано чтецу.

Дель Греко взялся за другой листок:

– Здесь собраны все вырезки из газет, журналов, брошюр и книг, которые рассказывают нам все об искусстве госпожи Мари Стуйвезант. Все они преподносят эту тему с разной интонацией и окрашивают в разные цвета, однако все сходятся в одном – удивительном влиянии, которое имеет ваше искусство. И едва ли найдется художник, способный создать нечто более губительное. «Даже через поколения, – говорится здесь, – человек не обретет способность не поддаваться этому яду. Очарование этого искусства заключается в том, что оно легко переносит в миры, которые, как сказал бы Шиллер, «боги милостиво отгородили от нас, ибо там царят ночь и кошмары», но не показывает нам дорогу назад. Все в нем естественно, нет ничего противного природе. Это догма, и, кроме того, красивая догма. Нельзя отрицать, что в сочинениях госпожи Стуйвезант, как, согласно данным записям, и в ее поступках, все прекрасно, и эта красота настолько очевидна, что не каждый может легко избежать ее. Итак, читатели со всего света, и в особенности молодежь, пьют это искусство, пьют жадно, и отрекаются от привычной повседневности и бросаются на поиски неизведанного. К сожалению, противоестественное само по себе отвратительно. Красоту ему может придать только магическое облачение в искусство, коим располагает одаренная художница, но в исполнении простых искушенных оно остается отвратным. Они преследуют блуждающий огонек, бегут с радостными возгласами прямо в болото в слепой вере, что найдут там нечто прекрасное, а вместо этого утопают в нечистотах. Каждый учитель школы, каждый преподаватель университета, каждый судья засвидетельствовал бы разрушительные последствия этого искусства, если бы только сам не был полностью поглощен им.

– Госпожа Стуйвезант, – начал доктор Эрхардт, – согласны ли вы, что эта критика верна?

Она ответила:

– Я сама не читаю свои книги, поэтому не могу их критиковать. Я их просто пишу, ничего более. Точно так же я пишу картины. Следует ли мне писать или изображать нечто иное? Вы бы стали просить дикобраза произвести на свет носорога, ну или страуса – откладывать икру?

Про себя Эрвин Эрхардт восхищался: «Эта женщина просто великолепна».

– Продолжайте, пожалуйста, – снова обратился адвокат к дель Греко.

Корабельный лейтенант снова взял документы:

– У нас есть разные подробные доклады о так называемых балах у Стуйвезант. Они появились еще до начала войны и вошли в моду по всей Европе в последние годы. Два из них кажутся особенно интересными, один – в Цюрихе и один – в Стокгольме. Все участники появляются в причудливых костюмах из черно-белых листьев, которые из так называемой вызывающей одежды превратились в крайне утонченные одеяния.

– Не желаете ли поведать, – поинтересовался инженер Эрхардт, – как вы пришли к этому? Всегда в новом искусстве вы, госпожа Стуйвезант, раскрываете ту самую тему, что человека можно так приодеть, что он будет выглядеть притягательным для других людей. У меня есть все ваши наброски, и я видел множество костюмов, которые были по ним сшиты. При всем огромнейшем признании этого искусства несомненно то, что странное желание, которое оно вызывает, так сильно, что одним выдохом можно разбить мостовой камень.

Мари зажгла еще одну сигарету:

– В таком случае, господа, мостовой камень еще чувствительнее меня. Мои работы не вызывают у меня того же восторга. Я всего лишь грамотно пользую творческие приемы. Видите ли, любые костюмы, пользующиеся спросом, являются «провокационными», как их называют образованные люди, ну или, по крайней мере, пытаются так называть. Только вот все эти платья и костюмы уже тысячи лет производятся неумелыми мастерами: портными и модистками без малейшего чутья. Еще короли, и герцоги, и генералы лучше всего понимали друг друга, когда разряжали своих миловидных лейтенантов, как кукол. Это просто удивительно, господа, как все мудрецы этого мира наперегонки забивают себе головы глубокими познаниями и при этом все же не могут постичь самых простых вещей. Платье, достопочтенные господа, сшито ли оно из перьев или меха, – то же мы можем сказать о брюках и юбках, – служит людям лишь как изящная защита от неблагоприятных погодных условий. У красивого платья есть еще одна цель – привлечь внимание особи другого пола. Именно поэтому у павлина такой великолепный хвост, а у льва такая густая грива. Тот, кто не видит того, чему учит нас сама природа, слеп. То, что мои костюмы подчеркивают привлекательность, общеизвестно. Точно так же работает пестрое оперение птиц или пышное цветение цитрусовых деревьев. И хотелось бы мне знать, кто посмеет отрицать, что вы, граф Тхун, выглядели бы в глазах девушек гораздо привлекательнее, будь вы облачены в форму Венгерской народной армии!

Ответа не последовало. Тогда уроженец Триеста продолжил свой доклад:

– Эти балы переходят в оргии, выходящие за рамки всех правил приличия. Печально известный парижский бал Катзар можно назвать пустяком в сравнении с балами госпожи Стуйвезант, так как балы четырех искусств, при всем их вызывающем великолепии, лишь стирают различия между мужским и женским. Но на балах Стуйвезант допустимы любые извращения. Совершенно точно, что еще ни одна эпоха не демонстрировала такое падение нравов, как наша.

Фрау Мари Стуйвезант расхохоталась:

– И в этом моя вина! О! А вы нравственный судья! В наше время лишь больше раскрепощенных, вот и все! Аморальность? О, всемилостивый боже! Наша эпоха так же моральна и аморальна, как все другие, ибо в противном случае сама природа преступна и противоестественна! Само продолжение рода в животном мире зависит от тысячи действий, которые могут показаться людям ненормальными и извращенными. Но даже они уступают своим разнообразием миру растений. Если критически взглянуть на все это, нужно быть или лжецом, или идиотом, чтобы признать абсолютно все явления в природе нормальными. И мы, люди, тоже являемся частью этой противоестественной природы.

– Вы не так понимаете, – пояснил Эрвин Эрхардт. – Ни с кем из нас не случился приступ моральности, и, конечно же, ни один из нас и не думает упрекать в этом вас. Если бы вы внимательно слушали господина дель Греко, вы бы точно заметили, к чему