По мне, так это было именно то, что нужно. Я и не хотел выходить. Все, чего я желал, — это похоронить себя там, стать тихим и мертвым, подобным несчастному мальчику в его коробке.

Но когда мне удалось заснуть, я кричал и проснулся от этого крика в полной темноте, потому что снова наступила ночь.

Мама заглянула мельком в комнату, но ничего не сказала. Лицо ее выражало скорее отвращение, чем заботу. Как будто она с трудом удерживалась, чтобы не заявить: «Ну и поделом ему, но, боже ж мой, еще один сумасшедший ребенок на мою голову, которого надо вести к психотерапевту, а это так дорого, ну так дорого, и лучше бы я потратила деньги на соболью шубу, или машину, или еще что-нибудь…»

Зато младшенький брат, Альберт, пробрался ко мне в кровать и прошептал:

— Это ведь мертвый мальчик, правда?

— Чего?

— Мертвый мальчик. Он говорит со мной во сне. Все о себе рассказал. Он потерялся. Его отец колдун, и он до сих пор ищет своего сына. Была война между колдунами или что-то вроде этого, и именно тогда он потерялся.

— Чего, еще раз? Это ты в комиксах вычитал?

— Да нет же! Мертвый мальчик. Ты знаешь, что мы должны сделать. Мы должны пойти туда и спасти его.

Отдаю должное своему брату: именно он таким вот образом преподнес мне шанс на моральное искупление. Он словно бы протянул мне потерянное душевное здоровье на серебряном блюде и сказал: «Ну же, не будь девчонкой, бери».

Потому что он был прав. Мы должны были спасти мертвого мальчика.

И пускай мертвый ребенок говорил не со мной, а с Альбертом в его снах, я все-таки понял, чего он ждет от меня.

И в ту же ночь, очень поздно, Альберт и я оделись и выскользнули из окна нашей комнаты на газон возле дома. Младший братик совсем не боялся, ни капельки. Он вел меня нашей ритуальной тропой, под нависающими арками кустов, сквозь туннели из лоз, ко всем нашим потайным местам, как будто мы должны были оказаться там, чтобы обрести некую особенную силу, которая позволила бы справиться со стоящей перед нами задачей.

Под кустами в темноте мы остановились, чтобы нацарапать в пыли наши тайные знаки. И затем поспешили через поле для гольфа, через шоссе, в лес Воровского ручья.

К форту мы пришли при свете полной луны, что пятнами сеялся на траву сквозь колебавшиеся ветви. Ночь была ветреная. Лес полнился скрипом и потрескиванием деревьев, голосами перекликавшихся животных и хриплыми криками ночных птиц. Где-то очень близко ухала сова.

Альберт опустился на четвереньки перед дверью форта, просунул голову внутрь и позвал:

— Эй, мертвый мальчик! Ты здесь?

Он отодвинулся и подождал. Слышался шуршащий звук, но мертвый ребенок не появлялся. Тогда мы оба заползли внутрь и увидели почему. От него уже не так много осталось. Теперь он был просто сооружением из черных палочек, а голова напоминала обгоревшую тыкву, ненадежно водруженную сверху. Все, что он мог, — это неуверенно сидеть, глядя поверх края коробки.

Нам пришлось самим вытаскивать из ямы мертвого ребенка вместе с его картонным прибежищем.

— Пошли, — обратился к нему Альберт. — Мы хотим тебе кое-что показать.

Вместе мы понесли мертвого мальчика назад — через поле для гольфа, под кустами, в наши потайные места. Показали ему наши секретные знаки. Затем мы взяли его с собой в город, пронесли мимо торговых рядов и «Города игрушек» Уэйна, где я покупал сборные модели и где всегда были выставлены в витринах красивые миниатюры, поля сражений и монстры. Мы показали ему, где находится магазин «Все для домашних любимцев» и мороженица и где можно купить книжки комиксов.

Потом Альберт присел на карусели, осторожно придерживая коробку с мертвым мальчиком возле себя. Я медленно закружил их. Скрипнул металл.

Мы постояли немного напротив здания нашей школы. Альберт с мертвым мальчиком держались за руки, и это казалось естественным, как ничто другое.

Затем мы отправились прочь — пустынными улицами, под ярким светом луны. Никто не произносил ни звука: ведь все, что мог сказать или услышать мертвый мальчик, не могло быть облеченным в слова. Я до сих пор не мог слышать его. Альберт слышал.

В конце концов мертвый мальчик вылез из коробки. Каким-то образом он набрался сил, достаточных, чтобы идти самому. Непонятно как, но он начал исцеляться. В конце концов я понял, что уже не мы ему, а он нам хочет что-то показать.

Он повел нас через то же самое поле для гольфа, но теперь прочь от леса Воровского ручья. Мы пересекли футбольное поле средней школы Рэднора, затем — большую улицу. Потом свернули и прошли задворками зданий лабораторий Вайет к высокому мосту, переброшенному через железнодорожную ветку. Я боялся, что мертвый мальчик поскользнется на металлических ступеньках и упадет, но он продвигался вперед даже увереннее, чем мы (Альберт и я оба немного боялись высоты).

Он повел нас через еще одно поле и снова в леса; затем — через открытое пространство, где холодный ручей уходил под насыпь Пенсильванской железной дороги. Мы брели по щиколотку в ледяной воде и добрались наконец до старого поместья Грантов — обширных руин викторианского дома. Как знал любой парень, там обитали привидения. Родители запрещали нам приближаться к поместью: там было опасно, и много историй ходило о ребятах, что погибли под завалами или провалились сквозь этажи… Но теперь это были совсем не руины: ни разбитых стекол, ни дыр в потолке. Ярко освещенные оконные проемы сверкали в ночи.

Из высокого окна в башне на нас смотрел, не сводя глаз, мужчина в черном.

Мертвый мальчик бросил на него ответный взгляд и побежал.

Я поспешил за ним; Альберт оказался разумнее или, может быть, заробел… Так или иначе, он приотстал. Мне же удалось схватить мертвого мальчика за руку и ненадолго задержать. На мгновение мною овладело чувство собственника, словно у меня, подобно Люку Брэдли (как он считал), были на ребенка свои права.

— Эгей, мертвый мальчик, — спросил я, — куда это ты?

Он обернулся, и благодаря какому-то фокусу лунного света мне показалось, что у него снова есть лицо — бледное, округлое, с темными глазами. И он ответил мне блеющим, хриплым голосом, но теперь звуки сложились в разборчивые слова:

— Меня зовут Джонатан.

Это было единственное, что я от него когда-либо услышал. Ведь он ни разу не говорил со мной в снах.

Он дошел до подъезда дома. Отворилась дверь. Свет, пролившийся изнутри, казалось, поглотил его. Мальчик обернулся на краткое мгновение и поглядел на нас. Как помнится мне, он уже не был тем мешком с костями, который мы привыкли видеть.

Затем он исчез, и все огни, мигнув, погасли. Наступил рассвет. Мы с братом стояли перед руинами поместья в утреннем полумраке. Не умолкая, почти до хрипоты, пели птицы.

— Поскорее бы добраться домой, — произнес Альберт. — А то будут неприятности.