Время в пути пролетело быстро. Неотвязно преследовала одна мысль: «Как надо зайти? С каким лицом? И как это будет выглядеть? Естественно или неестественно? Прощание? А не получится так, что я к нему приду ещё и ещё? Тогда как? Конечно, дилемма решится сама собой. Не стоит она моих рассуждений». Но всё равно он ничего не мог поделать с собой, и вопросы вились навязчивыми гирляндами.

Он включил радио и автоматическим поиском прослушал, что проигрывается на разных волнах.

Андрей припомнил, что чаще всего, когда события выразительны по своей трагичности, обязательно хочется слушать музыку забойную, где голос певца не голос, а голосище. Фредди Меркьюри, например.

Он попытался припомнить ещё исполнителей, но не мог. Не имея слуха, как следствие было отсутствие в памяти процесса запоминания понравившихся исполнителей и мелодий в том числе.

«Определённо, – думал он, – когда нужно срочно, нужная информация без дела находится где-то на дальних полках сознания. Завтра проснусь – всплывёт».

Заиграла ритмичная дискотечная музыка. Он увеличил громкость

«Не забыть только, если позвонят, убавить громкость».

Впрочем, при порывах ностальгии, недолгой, при перебирании определённых страниц своей жизни ему очень даже нравилась ворошить воспоминания под определённую музыку. И она всегда имелась под рукой на кассете, когда был моложе, и на диске ныне. Но слушать постоянно одну и ту же музыку, как делают другие, он не мог. Он начинал нервничать. Считал, что топчется на одном месте. Он заметил, чем полней жизнь впечатлениями, тем реже приходилось анализировать прошлые события, тем чаще он отказывался от воспоминаний, отгоняя прочь фрагменты, заставлявшие его зацикливаться. Даже большие удачи, на его взгляд, не заслуживали внимания и скорее разоряли, нежели пополняли умственный бюджет, ведя ущербную против личности политику, способствующую проигрышу.

Люди склонны жить воспоминаниями, как в неком трансе, оставаясь при этом очень довольными во время своих путешествий, подставляя себя в представляя себя в мысленных картинках снова и снова, каждый раз иного, нового, обновлённого более ярким эмоциями, твёрдыми амбициями, умудрённого знаниями и опытом. На самом деле отупение и регресс овладевают разумом, если человек поглощён возвышением в самом себе, о котором он непременно напомнит вслух окружающим. Те, кто его не знали и не знают, сочтут это вздором. Как глупо выглядят подобные вещи – знает практически каждый.

Классика – вот музыка, самый настоящий провал – не знаешь куда выведет. Необходимо контролировать себя и уметь отключаться. Без этого не постигнешь её тонкости. И вдохновенную силу. Покой во время грозы.

В квартире повсюду горел свет. Двери во всех комнатах были открыты настежь. С чем это связано, Андрей не понял. Он посмотрел в освещённое пространство и увидел из прихожей сквозь холл в дальней комнате лежащего спиной к нему друга.

«Хорошо, что так! В глаза сразу не надо смотреть. Возможно, повезёт. Подойду, постою. Ведь если окажется без сознания в тот самый момент, так чудом не назовёшь».

Так надеялся Андрей, пока медленно собирался с мыслями. К нему молча подошла жена Семёна Маша. «Глаза злые. Нет, скорее недобрые. С чего бы?»

Выражение её лица тут же изменилось. Оно было уставшим и растерянным потерявшимся. Андрей сделал шаг. Она не заметила этого. Теперь на её лице появилось осознанное, прояснившееся выражение. словно она знала наперёд, что делать.

Андрей рассматривал друга внимательно, детально, запоминая всё до мелочей, все трещинки скомканной простыни, где их больше, где их меньше. Он откуда-то знал, что больным доставляет порой слишком большое неудобство сморщенное постельное бельё. Видимо, их тело гораздо восприимчивее и болезненнее ощущает всякие неровности и отклонения. На расстоянии казалось, что друг и кровать не были взаимосвязаны. Два отдельных друг от друга предмета. Никакой общности, никакой духовной или материальной нити. Чужеродность – вот что бросалось в глаза.

Маленькая головка, плечики, скорее одно, которое сверху. Нижнее сливалось со спиной. Худенькая ножка лежала внахлёст и была согнута так, словно она собой прикрывала другую, которой не было. Съехавшие набок трусы. Пустота на бёдрах и ягодицах. На месте ягодиц, ставших плоскими, как на лице школьника фингал, выделялось тёмное пятно величиной с кулак, по цвету напоминавшее варёное мясо. По центру пятна зиял свищ: отверстие, крупное, с яйцо, тёмное и отвратительное. Да! После такого о каком сексе задумаешься?

«Так вот как оно выглядит, – Андрей испугался своих мыслей. – В такую минуту и думать об этом».

Трусы и майка обычного размера выглядели, как огромный парашют. Казалось, они были сняты с другого человека. «Самые маленькие надели, и всё равно, как будто под ними нет человека. Ребёнок и тот видится полноценным существом. А он нет! В нём нет, уже не осталось ничего. Жизнь ушла. Осталась плоть. Интересно, о чём он думает? И думает ли вообще?»

В комнату Андрей заходил неуверенно. «Хорошо, – мелькнуло у него, – что снял обувь». Он не хотел нарушать тишину и ступал по полу осторожно и первый раз в их отношениях с необычным молчанием.

Семён лежал и громко, учащённо дышал. Воздух проникал в рот и выходил обратно. Не глубже. Под майкой в плечах подрагивало, словно в них работал маленький безостановочный поршень. Мать Семёна, сидевшая напротив него и пристально смотревшая ему в лицо, тронула его за плечо. Молча подняла глаза, показала, что пришёл посетитель. Семён как лежал, так и неестественно повернул голову на длинной, как у гуся, шее. Кожа натянулась на позвонках, выступающих острыми уголками.

Он смотрел, пытаясь понять кто это. Так показалось в первый миг. Андрей посчитал, что он заранее предчувствовал его визит. И сейчас просто думал, как надо себя вести с гостем в данной, такой непривычной ситуации. Семён улыбнулся страшной, вызывающей ужас улыбкой на худом, измождённом лице. Картина из документального кино с узниками концентрационного лагеря. Вместо изогнутых губ, имеющих такое множество оттенков радости и комфортного состояния, как привыкли все, – нелепый оскал.

Андрей встал. Семён поднял руку, утончённую и похожую очертаниями на большую ложку для супа. Он продолжал улыбаться. Махнул несколько раз развёрнутой ладонью, приветствуя Андрея. Под тяжестью совершённого движения он опрокинулся и повалился снова в то же положение, в котором был.

Андрей подошёл ближе. Встал у ног. Он заметил, как Семён косил глазами со странным извиняющимся выражением. Это всё, что он мог в эту минуту. Потом глаза Семёна блеснули, словно его осенило. Распростёртая на одеяле кисть, скорее даже только пальцы зашевелились в попытке сжаться и разжаться. Это всё, что мог его друг Семён Светлов.

Подошла Маша и поправила трусы. Она тоже обратила внимание на неприглядное зрелище.

Постояв недолго, Андрей вышел из комнаты. На кухне закурил. Жадно затянулся. Повторил крепкие затяжки, как бы приводя восприятие в устойчивую ровность.