— Ну что, мне прямо сейчас раздеться?

— Заткнись! — цыкнул на нее я.

И конечно, на картине под одиннадцатым номером — «Белинда в кафе „Флора“» — она была изображена без одежды. За исключением высоких черных сапог, которые прекрасно сочетались с черными сигаретами.

Приступив к работе над картиной, я внезапно почувствовал прямо-таки фантастический прилив энергии. К полуночи я уже знал, что сделал еще один шаг вперед.

— Хочешь, я тебя посмешу? — спросил я Белинду, когда та пришла ко мне в мастерскую.

— Попробуй, — улыбнулась Белинда.

И тогда я, махнув рукой в сторону картины, сказал:

— Представляешь, впервые за двадцать пять лет своей творческой жизни я написал что-то, хотя бы отдаленно напоминающее взрослую женщину.

«Сплендор ин де грас» был одним из тех сказочных магазинов детской книги с постерами с изображением белых единорогов и огромными чучелами животных, на которые могут забираться малыши, с маленькими столиками и стульчиками и книжками на любой вкус и возраст от года до двадцати.

Лимузин подъехал в три часа дня последней пятницы августа.

При обычных обстоятельствах то, что собралось столько народу, должно было безумно льстить моему самолюбию. По меньшей мере сто пятьдесят человек — родители с детьми — собрались в четырех соединяющихся между собой залах магазина, который в свое время был частным жилым домом и где до сих пор сохранились камины, деревянные панели и диванчики под окнами.

Расположившись в большом удобном кресле у камина в первом зале, я битый час подписывал книги и отвечал на простые вопросы.

Дети, которые живут в Беркли, как правило, очень хорошо развиты. Их родители или учатся, или преподают в университете. Или просто живут в этом всемирно известном центре радикализма, предпочитая старые просторные элегантные дома новостройкам, а забитые транспортом трехполосные шоссе — более безопасным горным дорогам на границе графства Контра-Коста.

Детишки засыпали меня вопросами о самих картинках, а также о содержании книжек. Они предъявляли вполне разумные претензии к «Шоу Шарлотты» и высказывали опасения по поводу планируемого анимационного фильма.

Их богемные родители, чистенькие, в линялых джинсах и сандалиях, с младенцами в детских переносках за спиной, свободно рассуждающие о Юнге и о том, что мои маленькие героини являются отражением женского начала в моей душе и аллегорией, которую они находят восхитительной.

Но слишком уж долго душа моя блуждала по тем темным комнатам. Это стало моим фирменным стилем, который в результате сам стал темной комнатой.

— Знаете, иногда мне кажется, что все вот-вот закончится, — вдруг услышал я собственный голос. — Старые дома в книгах давно пора разрушить, я должен прекратить попытки обрести свободу. Я должен наконец выбраться оттуда.

Кивки, гул голосов внимающих мне родителей, окруживших меня тесным кольцом.

— И что снаружи? — спросил меня богемного вида рыжеволосый студент в джинсах и круглых очочках.

— Современная жизнь, — немного подумав, ответил я. — Жизнь, просто жизнь!

Голос мой звучал совсем тихо, я и сам-то себя слышал с трудом.

— Но вы ведь всю свою жизнь можете оставаться художником, знаменуя собой определенную ступень развития человечества.

— Что верно, то верно. Спорить не буду. Но этого явно не достаточно.

Меня тут же засыпали вопросами. Но я понял, почему не отказался от данного мероприятия. Я прощался со своими маленькими читателями. Прощался с их сияющими рожицами, с их безграничной верой, с их невинным энтузиазмом. Прощался с их родителями, которые читали своим отпрыскам мои книги.

— …так нравится, как вы тщательно и детально выписываете руки.

— …и как с каждым шагом Анжелики, поднимающейся на чердак, меняется размер ее тени.

— …вы не находите, что Нальтюс все же гораздо цветистее, чем Бальтюс?

— Конечно-конечно.

Еще кофе, благодарю.

Я использовал вас все те годы, спрятавшись под маской. А теперь пора прощаться. Но что, если я не настолько хорош, чтобы считать себя художником?

Страх. Но еще сильнее радостное возбуждение. Возвращайся домой! Приступай к работе!

Но когда я окинул взглядом собравшихся вокруг меня детей, мне почему-то стало грустно. А вдруг они обидятся на меня из-за того, что я отказался иллюстрировать детские книги, а переключился на картины с Белиндой? А вдруг решат, что я их предал? А вдруг то, что человек, которому они верили, способен рисовать подобные нехорошие, грязные вещи, оставит неизгладимый след в их детской душе? Имею ли я право так поступать?

— Ну, ваши работы всегда были достаточно эротичны. — «Эротичны, эротичны, эротичны!»

Стирать на людях грязное белье.

Однако для меня крайне важно, чтобы мир, каким бы он ни был, понимал то, что я сделал, когда я действительно смог это сделать. И сейчас я прощаюсь со всеми маленькими девочками, которым я долгие годы говорил правильные вещи, с маленькими девочками, которых я ни разу не испугал ни нескромным прикосновением, ни даже невинным поцелуем.

Да, я приехал сюда, чтобы сказать до свидания, и мне самому было страшно. Но я еще в жизни не чувствовал себя так хорошо.

В тот вечер Белинда вернулась домой совсем поздно. Ведь в конюшнях Марина столько всего интересного! Например, тропинки, уводящие тебя на вершину зеленых холмов. Однако выглядела Белинда уставшей и обеспокоенной. Она сидела за кухонным столом и пыталась заплести волосы в косы, нервно дергая непослушные пряди.

Неожиданно она спросила меня, нельзя ли снова отправиться в Кармел. Нельзя ли уложить холсты, пусть даже сырые, в багажник мини-вэна и поехать в Кармел, чтобы поскорее, поскорее убежать отсюда.

— Конечно, моя дорогая девочка, — ответил я. — Багажники на то и существуют.

Много лет назад я установил в багажнике специальную подставку, чтобы перевозить свои работы. Но Белинде все же пришлось помочь мне отнести вниз последнюю картину «Кафе „Флора“», чтобы случайно не смазать краску.

Когда мы выехали из города, Белинда, похоже, немножко успокоилась. Она прислонилась к моему плечу, нежно сжимая предплечье. Когда мы выехали на шоссе, я спросил:

— Белинда, что-то не так?

— Все так, — тихо ответила она, упорно глядя перед собой на уходящее вдаль шоссе, и после короткой паузы спросила: — Скажи, ведь никто не знает о доме в Кармеле?

— Никто.

— Даже твои адвокаты, бухгалтеры и все остальные?

— Я просто звоню бухгалтеру, называю ему сумму налога на собственность, и он производит вычет. Я купил дом давным-давно. Но почему ты спрашиваешь? Что случилось?