— Я обнаружила это вчера, когда обходила дом, — пояснила Аспазия.

В нескольких шагах от стены стоял огромный напольный канделябр с семью свечами. Проследив за взглядом Продика, Аспазия кивнула.

— Я сначала тоже так подумала. Потом позвала Филиппа и спросила, что здесь произошло. По его словам, кто-то задел канделябр, и свеча подпалила гобелен. «А когда это случилось, Филипп?» — спросила я. Он стал вспоминать и наконец объявил, что ковер загорелся в ночь смерти Анита, за несколько часов до убийства. Тогда Филипп ничего не заподозрил. Из канделябра выпали три свечи, одна подпалила ковер, а другая упала на одного из гостей, он сильно обжегся.

— А почему подсвечник упал? На вид он вполне устойчивый.

— Одна гетера споткнулась о сидевшего на полу гостя и толкнула канделябр. Между прочим, это была Необу-ла собственной персоной.

— Забавное совпадение.

— Ну да, — улыбнулась Аспазия. — Одно из тех таинственных совпадений, которые наводят на определенные мысли. Филипп подробно описал мне все, что произошло: на гостя закапал расплавленный воск, тот заорал во весь голос, началась паника. К счастью, подоспел привратник, облил беднягу водой, а остатки выплеснул на гобелен. Потом все от души посмеялись.

— Значит, Филипп на какое-то время покинул свой пост.

— Вот именно.

Продик внимательно осмотрел канделябр. Он представлял собой тяжеловесную конструкцию на четырех ногах, отлитую из бронзы. Уронить такую штуку было непросто.

— А этот подсвечник всегда был здесь?

— Нет, раньше он стоял поближе к ковру. Но теперь его отодвинули, на всякий случай.

— Предположим, Необула сделала это специально, чтобы поднять панику. В это время в дом мог проникнуть настоящий убийца.

Если бы в «Милезию» кто-то проник, Филипп непременно заметил бы его. Продик размышлял вслух:

Преступник мог воспользоваться паникой и тихонько проскользнуть во внутренние покои, прикрываясь плащом и спрятав нож под одеждой. Потом он где-нибудь затаился и дождался, пока Эвтила принесет Аниту вина.

И кто он, этот преступник?

Необула ни за что не признается. Но она знает, и мы должны этим воспользоваться.

Ненависть к женщине, что с неслыханной дерзостью пыталась обольстить его, использовать в своих гнусных целях и погубить, помогала софисту думать, придавала сил, обостряла чутье. Злость заставила Продика преодолеть оцепенение и с удвоенным рвением взяться за дело. Какое наслаждение он испытает, отдав коварную сирену в руки правосудия! Однако софист старался не увлекаться мечтами о мести. Расследование требовало хладнокровия.

«Жажда власти сродни любовному влечению», — сказала гетера.

Вечером, пока Необула развлекала посетителей, софист проник в ее дом. Продик и сам не знал, что ищет, — ему казалось, что, бросив взгляд на жилище гетеры, он сумеет лучше ее понять.

Дом Необулы напоминал логово игривой и капризной пантеры, в нем царили роскошь и беспорядок. Еще с порога в глаза софисту бросился бюст молодого Алкивиада работы самого Фидия, который, верно, обошелся хозяйке в целое состояние. Продик внимательно осмотрел одну за другой все комнаты и надолго задержался в спальне. На ложе, поверх тонкого шерстяного одеяла, валялись забавные кисточки для косметики и баночки с разноцветными красителями, вдоль стены расположились многочисленные сундуки, доверху забитые одеждой, а в специальной корзине хранились дюжины лиловых шарфов из тончайшего шелка. Софист, не сдержавшись, прижал один к щеке. В ногах ложа стоял большой таз для умывания. Изящные деревянные вешалки едва выдерживали тяжесть бесчисленных пеплумов и туник, туалетный столик украшало большое бронзовое зеркало в сандаловой раме. На широкой полке Продик обнаружил ножницы, ленты, костяные гребни, маникюрные ножички, сетки для волос и массу других предметов, о предназначении которых оставалось только догадываться: вроде подушечки из кроличьей шкурки или крошечной щеточки размером с ноготь. Судя по всему, наука женского кокетства развивалась куда быстрее астрономии и медицины.

В маленьких шкатулках хранились ожерелья, диадемы, ручные и ножные браслеты, серьги с драгоценными камнями. Целые горы золота. В специальном ящике покоились инструменты для растапливания воска, ступки для приготовления мазей, затейливые флакончики для благовоний. Продик недовольно поморщился, увидев свое изрезанное морщинами лицо в круглом настенном зеркале.

Внезапно внимание софиста привлекла деревянная лестница из десяти ступеней, прислоненная к стене в передней. Зачем она понадобилась в доме, где до верхней полки любого шкафа можно было достать, не поднимаясь на цыпочки? Осмотрев еще раз все комнаты, Продик только убедился в своей правоте. Поразмыслив над забавным парадоксом, софист сказал себе: «Я искал разгадку наверху, но ведь лестницы существуют и для того, чтобы спускаться вниз». Продик в третий раз принялся обходить дом, на сей раз — в поисках люка или двери, ведущей в подвал. Люк отыскался в спальне, под ворсистым ковром. Опустившись на колени, софист с силой потянул металлическое кольцо, и в нос ему ударил тяжкий запах давно не мытого человеческого тела. Продик осторожно опустил в люк масляную лампу, которой освещал комнаты во время обыска. В углу темного подвала жался худой, полуодетый старик. Узник робко приблизился к полоске света, и софист смог разглядеть его лицо. Это был Сократ.

Меня зовут Лицин, мне семьдесят три года, и я илот[93]. Моя родина — Спарта, там я прожил всю жизнь. Вскоре после рождения отец продал меня одному богачу, у которого уже было тридцать рабов-илотов. Моего хозяина звали Филипп, он был аристократ, благородный и образованный, воспитанный в Мегаре; получив в наследство огромные владения в Спарте, он поселился там со своей женой и рабами и занялся земледелием. Хозяин сам обучил меня грамоте и хорошим манерам, а потом определил прислуживать гостям. Войну я застал пятидесятилетним стариком, и мне мог бы позавидовать любой раб в нашем городе: я был неплохо образован, читал книги из хозяйской библиотеки и не знал тяжелой работы: в мои обязанности входило следить за порядком в конюшнях, точить ножи и вовремя наполнять светильники маслом.

В один прекрасный день меня назначили управляющим. Я следил за тем, чтобы гости моего господина ни в чем не нуждались, содержал дом в идеальном порядке, и хозяин неизменно оставался доволен мной. После смерти Филиппа все унаследовал его единственный сын, полная противоположность отцу: деспотичный, жестокий, властолюбивый и злопамятный; с рабами он обращался хуже, чем со скотиной. Для него не было большей радости, чем терзать и мучить тех, кто имел несчастье оказаться в его власти. Даже со своими любовниками этот человек был так жесток и груб, что ни одна женщина и ни один мужчина не соглашались прийти к нему на свидание во второй раз, а из рабов молодого хозяина особенно сильно боялись те, кому довелось побывать на его ложе. Я всю жизнь честно служил Филиппу и в память о нем стал честно служить его сыну, хотя в душе и не желал признавать нового хозяина.