Продик несмело прижался щекой к ее груди, стараясь справиться со слезами.

— Только несчастная любовь может длиться вечно.

В тот же день Аспазию навестила Необула. Продика, который подслушивал в коридоре, едва не стошнило от омерзения. Софист, больше всего на свете ненавидевший лицемерие, с трудом выносил фальшивые соболезнования гетеры. Обе женщины исполняли заведенный для таких случаев ритуал столь тщательно, что Продик начал сомневаться, не насмехаются ли они друг над другом.

Необула рыдала, целовала Аспазии руки, называла своей благодетельницей. Добрая женщина подобрала и пригрела ее, бедную сироту, заменила ей мать, дала крышу над головой и новую семью, воспитала и помогла стать на ноги. Необула призналась, что всегда завидовала уму и красоте своей хозяйки, ее успехам у мужчин и ролью, которую она играла в золотые годы Афин, пока был жив Перикл. В конце концов, гетера объявила, что Аспазия всегда служила ей примером для подражания.

— Мы хотим, чтобы в «Милезии» все оставалось, как при тебе, — сказала Необула. — Но боюсь, нам будет не хватать твоего опыта и воли.

— Ты справишься с этим лучше меня, — возразила Аспазия. — Вы уже подыскали мне замену?

— Мы говорили об этом, но никому из нас не удержать такую ношу.

— Никому, кроме тебя, Необула.

Гетера снова принялась осыпать руку хозяйки поцелуями.

— Это так лестно, но я не смогла бы…

— Мы с тобой очень разные, Необула. Я хочу сказать тебе, пока еще не поздно: я знаю, всегда знала, что совершила непоправимую ошибку, когда ты была совсем девочкой. Я не подготовила тебя к тому, что должно произойти, и позволила причинить тебе боль. Потом я горько раскаивалась, хоть и не решалась сказать тебе об этом. А теперь послушай меня, Необула. — Аспазия взяла гетеру за подбородок и заглянула ей в глаза. — Никто, кроме тебя, не справится с «Милезией». У тебя одной хватит и ума, и храбрости. Я хочу видеть тебя своей преемницей.

Польщенная Необула опустила глаза.

— Постарайся обуздать свою гордость, — продолжала Аспазия, — это обоюдоострое оружие. Научись правильно владеть им. Начинается великая битва. Ты очень сильная и рождена, чтобы властвовать. Быть может, ты не самая утонченная из всех, но уж точно — самая толковая.

— Я все сделаю, Аспазия, обещаю.

— Оставляя «Милезию» в твоих руках, я могу умереть спокойно.

Продику оставалось лишь покачать головой, отдавая должное проницательности Аспазии. В этой женщине не было ничего от Сократа с его философией. Она всегда оставалась софистом до мозга костей.

Тусклая луна качалась на черной глади Фалер и бросала отблески на покрытую желтоватой пеной гору гниющей рыбы, сваленной на молу, в полутьме проступали неясные очертания столов и прилавков рыбного рынка. Лодки дремали у причала, старое дерево трещало и кряхтело во сне. Ветер доносил звуки музыки и смех из портовых борделей.

Необула внимательно слушала человека, притаившегося в темноте, под лестницей, ведущей к Фалерам. Ее собеседник говорил горячо и страстно, но каждое его движение выдавало прежде неведомый ему страх. Гетера тщетно искала в лице мужчины черты человека, которого она когда-то полюбила. Теперь от прежнего героя осталась лишь тень. Он говорил о далеких краях, в которых она уже бывала, о девственных лесах, зеленых лугах, о страстных персидских ночах, о мире, которого больше нет, юном, просторном и свободном. Теперь его речи казались женщине пустыми и постыдными: что толку в юношеских грезах, молодость прошла, а он никак не хочет это признать.

Необула видела, что ее друг живет прошлым, перебирая старые легенды и тщетно пытаясь воскресить былую славу. Он говорил так, словно все еще оставался молодым, словно война не кончилась, словно не было долгих лет изгнания, словно Афины были прежними. Казалось, что он и вправду умер, что прах его покоится под могильным камнем.

Мужчина продолжал произносить ненужные слова, не замечая горького презрения в глазах женщины, а она думала, что его рот, когда-то тонкий, язвительный и чувственный, стал тусклым и вялым, как у выброшенной на берег рыбы. Он потянулся, чтобы поцеловать ее. Гетера отвернулась. Она сказала, что на этот раз не пойдет за ним, что ее место здесь, в этом городе.

— Постарайся понять, нас ничто больше не связывает. Уходи.

Он имел неосторожность напомнить ей о тех словах, что она произнесла много лет назад, когда он велел ей покинуть его и вернуться в Афины, о том, как она умоляла его позволить ей остаться и разделить с ним тяготы изгнания, о том, как она клялась ему в вечной любви. Не в силах больше сдерживать себя, Необула бросилась прочь. Мужчина схватил ее за руку и заставил повернуться; гетера увидела в его глазах прежнюю ярость, и ей стало страшно. Он предложил спуститься к лодкам, там было безопаснее. Испуганная гетера согласилась и даже заставила себя улыбнуться.

К счастью для Необулы, гребцы проводили ночь в борделе, иначе он приказал бы им связать женщину и втащить на борт силой, как пленницу. Необула прошла на корму и застыла спиной к своему спутнику, провожая глазами едва различимый во тьме огонек проходившего мимо корабля. Еще не поздно было броситься в воду и спастись бегством. Необула застыла в нерешительности и вдруг почувствовала за спиной ненавистное дыхание мужчины, ощутила его поцелуи на своей шее, его руки на своем теле. Он говорил ей нежные слова, которые она любила когда-то, называл диким цветком, погибелью мужчин. Женщина впервые со всей ясностью ощутила желание убить его. Она закрыла глаза и сжала зубы, позволяя его губам скользить по своей коже, его рука скользнула под легкую ткань пеплума и ласкала ее бедро. Знакомый запах слегка кружил ей голову, пробуждая мучительные воспоминания. Он затащил ее под навес, опрокинул навзничь, порвал одежду, грубо навалился сверху. Необула не стала сопротивляться. Она послушно раздвинула ноги, словно собиралась отдаться посетителю в доме свиданий, разрешила ему войти в себя и принялась ритмично двигать бедрами, заставляя его стонать от удовольствия. Гетера позволила ему перевернуть себя и войти сзади, она сжимала его руки, раскачивалась в такт его движениям, а сама думала: «Я убью его, убью прямо здесь, этой ночью», и ненавидела всем существом. Нащупав рукоять кинжала, она ощутила острое наслаждение и застонала, позволяя ему проникнуть так глубоко, как он только мог, и он тоже застонал, зарычал по-звериному и повалился на нее, потный, красный, выжатый, омерзительный, ослепший от страсти. Прежде чем вонзить в сердце мужчины клинок, она заглянула в его широко открытые глаза. И поняла, что он счастлив принять смерть от ее руки.

Спустя три года после тех загадочных похорон Продик пришел на могилу стратега, чтобы найти подтверждение своим догадкам.

Едва рабы начали поднимать гроб, в нос Продику ударил нестерпимый могильный запах. Софист отпрянул назад, стараясь не смотреть в яму. После нескольких бесплодных попыток вытащить ржавые гвозди, рабы решили разбить массивную сосновую крышку. Продик отошел подальше, чтобы уклониться от разлетавшихся в разные стороны щепок. Дерево вскоре треснуло, теперь оторвать крышку не составляло труда. Продик нерешительно заглянул внутрь. В гробу лежали мешки с землей. Три мешка с землей, и больше ничего. Софист мог праздновать победу. Настал миг его торжества, награда за немыслимые усилия. Вот они, славные останки, старый лис ловко обвел вокруг пальца все Афины. Как же он потешался, должно быть, наполняя мешки землей. Продик чувствовал себя человеком, разыскавшим неизвестный шедевр прославленного мастера.